Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

казенно и скучно! – делано рассмеялась женщина, но в глазах у нее заблестели злые искорки. – Хватает мое роскошное тело, уволакивает в темноту, глядит на меня как голодный крокодил, вот-вот сожрет. И вдруг в кусты? Какой дурной тон, Морозов.

– Мне от вас кое-что нужно, Зинаида Львовна, – с терпеливым спокойствием стал объясняться Николай. – Вам это, конечно, не понравится. Но гарантия вашего твердого согласия и исполнения моей просьбы – эта процедурная, куда вы таскаете своих любовников. Вообще-то кому-то из них повезло, что сегодня вы никого не ждали. Я бы без лишних разговоров выкинул его в коридор. Мое дело не терпит.

– Какая невыносимая пошлость, – скуксилась Кольцова, картинно положив кисть руки тыльной стороной на лоб. – Какой вульгарный реприманд. Ты меня фраппировал, Морозов.

– Вам придется выслушать меня и сделать так, как я скажу, – не обращал он внимания на ее рисованный каприз. – Если откажетесь или ошибетесь в своих действиях, ваш муж немедленно получит на свой стол в служебном кабинете письмо, повествующее о ваших здешних приключениях. Вам не хотелось бы этого, так?

– Что тебе нужно? – с замороженной яростью в голосе спросила Зинаида. Она села на кушетке, одернула юбку и принялась сооружать на затылке узел из волос.

На шатающийся столик процедурной легла серая тетрадка.

– Вы должны подложить это в вещи вашего пасынка. Так, чтобы он не заметил и не обнаружил. В какое-нибудь место, куда он не часто заглядывает.

Как Морозов и предполагал, Зинаида Львовна не проявила интереса ни к содержимому тетради, ни к причинам странного требования. Все, что ее заботило, – беспечальное неведение мужа относительно шалостей жены. Она молча, с выражением оскорбленной гордости положила тетрадь в карман халата. Выходя, однако, уколола:

– А богомолка твоя знает, где ты, Колясик, шляешься по ночам?

Когда дверь за ней закрылась, Морозов опустился на стул и выдохнул. Ему чудился в неживом воздухе процедурной запах не то что навоза, в который он по собственной воле наступил, а колымаги золотаря с полными бочками.

4

Второй допрос проходил в клубах папиросного дыма. Отец Алексей старался реже вдыхать и умолкал, когда мимо лица проплывали серые змеящиеся клочья, а потому речь его была медленной, растянутой, с паузами. Следователя это раздражало. Туго продвигавшийся допрос был ему скучен и нестерпим. Вероятно, он привык к другому, думал отец Алексей. К быстроте, с какой арестованные соглашались признать себя виновными в том, о чем поведает им следователь. Упрямства допрашиваемых старший оперуполномоченный Старухин не терпел: они отнимали у него время.

– В общем так, муха-цокотуха. Давайте, гражданин поп, выкладывайте все о своих преступных связах. Имена, клички, места проживания, чем промышляют.

– У меня нет таких связей, я не общаюсь с преступниками, – молвил священник, отвернувшись к стучащей по клавишам машинистке в углу кабинета. – Простите, не могли бы вы хотя бы не так часто курить? Я прошу не за себя, а за вашу сотрудницу: я вижу, ей не очень хорошо, к тому же дым мешает ей работать.

Старухин бросил короткий взгляд на машинистку, взял папиросу в рот и затянулся.

– Тут тебе, поп, не курорт. Право на просьбу заимеешь, когда начнешь сотрудничать со следствием. Огурцова, не печатай это, бумагу зря не марай… Продолжим. Назовите своих знакомых, фамилии, церковные клички, адреса.

– Близких знакомых у меня в Муроме нет, я живу здесь не так давно.

Со времен предыдущего ареста отец Алексей усвоил, что на допросах нельзя называть никакие имена, хоть собственного начальства или случайных попутчиков: даже из самого короткого списка непременно сколотят групповое дело.

Старухин выдохнул, пустив струю дыма ему в лицо.

– Скользкий ты тип, поп Аристархов. Ну да не выскользнешь, муха-цокотуха. – Он пошуршал листами бумаги на столе. – В феврале этого года у вас был разговор с членами двадцатки карабановской церкви. Говорили о прошедшем в том же месяце суде над троцкистами. Свидетели показали, что вы вели пораженческую агитацию, притупляя бдительность граждан насчет врагов народа. Признаете факт агитации?

– Припоминаю, – задумался отец Алексей, – как на вопрос о расстрелянных троцкистах, бывших сподвижниках Ленина, сказал тогда, что не наше дело – вмешиваться и обсуждать это. Каждый отвечает за свое, а нам, христианам, надо следить за собой…

– Где храните гектограф? – резко оборвал его Старухин.

– Какой гектограф?

– Не придуривайся, поп. Гектограф, на котором твоя банда малолеток собиралась печатать листовки. Они сознались, что гектограф должны были взять у тебя.

– У меня нет гектографа, и я не организовывал никакую банду. Я уже говорил это вашему коллеге и настаиваю на своих показаниях, – со вздохом объяснил священник.

Старухин загасил в пепельнице окурок и снова уткнулся в бумаги.

– В январе вы говорили в проповеди о пришествии Христа, который поведет борьбу с врагами. Поясните, про каких врагов это сказано.

– Да, помню, на праздник Рождества Христова я говорил о втором пришествии Иисуса Христа. Напоминал верующим о Страшном суде и о том, что нам надо быть к тому готовыми. Под врагами я разумел врагов Христовой веры и святой Церкви, слуг антихриста.

– Значит, вы как служитель Церкви признаете советскую власть вашим врагом? – На крупном, прямоугольных очертаний лице Старухина обозначилось подобие довольной улыбки. – И наобратно, себя – врагом советской власти?

– Нет, разумеется. Советскую власть я считаю попущением Божьим за грехи наши. Но полагаю, что христианин должен терпеливо переносить все гонения и недоброжелательства со стороны правителей.

– С какой целью в марте этого года проводили клевету в проповеди, называя Христа евреем? – опять с раздражением спросил чекист.

– Я разъяснял прихожанам, многие из которых по невежеству не признают этого простого исторического факта. Иисус Христос родился от Девы Марии, которая была иудейкой… Простите, – вдруг озадачился отец Алексей, – если это клевета, то на кого – на Христа или евреев?

Секунду спустя он понял, что не нужно было задавать столь каверзный вопрос. Старухин разразился бранью, в которой самыми приличными словами были «троцкистская гнида» и «дерьмо собачье». Это казалось настолько безосновательным и необъяснимым, что у священника явилась неожиданная мысль. Не есть ли ненависть к троцкизму у иных советских граждан превращенной формой нелюбви к известной нации, чьи представители после пролетарской революции заняли многие руководящие кресла в советских властных структурах?

Наоравшись, Старухин полминуты воевал с воротником гимнастерки: тот никак не желал расстегиваться. Чекист рванул сильнее, и по столу запрыгала пуговица.

– Нам известно, что вы организовали в декабре прошлого года массовое вооруженное выступление против закрытия церкви в Карабанове. По вашему указанию был произведен выстрел из неизвестного оружия по членам комсомольского актива, которые снимали с купола крест. Вы намерены, гражданин Аристархов, сообщить следствию,