Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

коих вы помянули. Вы нашли тех, кто расклеивал в городе листовки? И они указали на меня как своего руководителя? Это весьма любопытно.

– Доказательства вам будут предъявлены, – неопределенно пообещал сержант. – А сейчас следствие требует от вас подробных сведений, каким способом вы вошли в доверие к группе учеников средних и старших классов, включая сюда и комсомольцев. Как происходила вербовка и идеологическая обработка школьников. Начнем с учеников тридцать третьей школы на Казанке братьев Звягиных.

Отец Алексей ощутил, как по телу пробежала непроизвольная дрожь. Употребив усилие, он постарался, чтобы следователь не заметил его волнения и почти что ужаса, клещами сдавившего душу.

– Да-да, нам все известно, – перехватив его взгляд, удовлетворенно сказал чекист. – Отрицать бесполезно, скрывать что-либо – только вредить себе. Рассказывайте.

– Я не отрицаю, что знаком с этими мальчиками, Леонидом и Димитрием Звягиными. Неужели вы их арестовали?.. – скорбел отец Алексей, вовсе, однако, не о том, о чем предполагал сержант.

– Старшего из братьев Звягиных зовут Марлен, – поправил тот.

– В крещении он Леонид, – вне себя от осознания беды, ошеломленный, подавленный, пробормотал отец Алексей. – Неужели это и впрямь они развешивали те листовки? О Господи… Такие славные ребята. Вы же сломаете им жизнь…

– Ну хватит! – прикрикнул следователь, подпустив в голос режущего ледяного крошева. – Поздно лить крокодиловы слезы, Аристархов. Притворство вам не поможет. Вы отлично знаете, кто сломал им жизнь. Вы, гражданин поп, вы!..

Отец Алексей поднес обе ладони к лицу, закрывшись ими, и оставался в таком положении несколько секунд. Затем опустил руки, выпрямился на табурете. Лицо священника за эти мгновения изменилось, стало словно бы совсем другим. Будто под кожей у него, внутри головы, зажглось пламя, неяркое, как от свечи в окне, но отчетливо видное через глаза. Огонь выжег его смятение, и голос стал тверд, как металл, сошедший с наковальни.

– Вы городите чепуху! Можете обвинять меня в чем угодно. Но я никогда не признаю, что превращал детей в революционеров, потому что это ложь!

3

Полутемный длинный больничный коридор, пропахший карболкой, едва освещен лампочками с двух концов. Из-за дверей палат доносится надсадный кашель чахоточников или стон пациента в последней стадии. В руках санитарки, старой, толстой бабы Груни, позвякивает крышкой ночной горшок, который она несет опоражнивать. За ней легким шагом, заложив ладони в карманы халата, не идет, а порхает, чуть даже пританцовывая в туфлях на высоких каблуках, другая санитарка. Молодящаяся, лет тридцати, с подведенными краской глазами и ярко-алыми от помады губами, она едва ли внимает ворчанью старухи:

– Руки у тебя, Зинка, не из того места растут. И чего тебя сюды взяли? На твои крашеные ногти погляди – тьфу, все ясно. Ни утку мужику пристроить, ни судно вынести. Постель перестелить – и то простынь с наволочкой перепутаешь…

Слово «постель» привлекло внимание молодой.

– Вот уж чего не перепутаю, старая ты хрычовка Михеевна… – фыркнула она.

Большего сказать не успела: рот ее оказался зажат, стройный стан перехвачен так туго, что в груди застряло дыхание, каблуки заскользили по полу назад, потом в дверь, за которой была совершенная темнота. Дверь с табличкой «Процедурная» тут же закрылась, издав негромкий стук.

Тугая на одно ухо баба Груня скорее что-то почувствовала, чем услышала. Остановясь и развернувшись, она изумленно озирала коридор.

– Куды делась-то, Зинка? Куды сгинула, бестолковка пропащая?

Безошибочно направившись к процедурной, старуха встала под дверью и прислонила к ней слышащее ухо.

– Тьфу, бесстыжая! – пробормотала баба Груня, не уловив ни звука и отстранясь от двери. Толкнула створку, но та не поддалась. – Опять залучила жеребца какого, гулящая! – громче сказала старуха в адрес затаившейся напарницы по ночному дежурству и с ворчаньем отправилась восвояси.

Долгая жизнь, прожитая в тяжких трудах, приучила бабу Груню к бесстрашию. Всему персоналу тубдиспансера было известно, что Зинка Кольцова устроилась ночной санитаркой ради того только, чтобы привечать в теплом и безопасном месте любовников – подальше от мужа. Главврач и его заместитель, а вслед за ними прочие сотрудники медучреждения вплоть до санитарок и уборщиц смотрели на Зинкины блудные безобразия сквозь пальцы и даже намеков старательно избегали. Опасались мстительности Кольцовой, имевшей в своем распоряжении могучий и чрезвычайно опасный для простых смертных ресурс в лице благоверного супруга, начальника Муромского райотдела НКВД Прохора Никитича Кольцова. У всесильного мужа была только одна слабость, которая в глазах самой Зинаиды являлась преимуществом: он страшно боялся заразы и в «туберкулезный рассадник» ни за что бы не сунулся. Но баба Груня все эти тонкости в расчет не брала и рубила всегда сплеча. Вот и теперь пошла к дежурному врачу ругаться на непутевую.

За дверью процедурной меж тем происходила возня в темноте. Похититель не успел или не хотел включить свет, и Зинаиде в первые мгновения пришлось гадать:

– Кто это тут у нас, а? Ты, Спицын?

Не дождавшись ответа, она обвила руками шею незримого похитителя и впилась ему в губы властным, собственническим поцелуем. На запястья ей, как тяжелые плотные браслеты, легли мужские руки и больно сдавили. Невидимка разорвал объятие, с силой оттолкнул ее.

– Я же сказала тебе, не приходи – сама позову, – еще не понимая, что происходит, Зинаида взяла резкий тон. – Зачем явился?

Вспыхнула лампочка на длинном проводе. Оба взбудораженные стояли друг против друга: она поправляя санитаркин халат, он – бурно вбирая в грудь воздух и шумно выдыхая. От волны сладких духов, окатившей, как штормовым прибоем, его покачивало – закружилась голова.

– Морозов? – Зинаида изумленно уставилась на него большими подкрашенными глазами. Упавший ей на лицо желтый свет обрисовал морщинки, обычно не видные, затертые пудрой. – Ты что это? Как ты сюда попал?

Пустовавшую по ночам процедурную она считала собственной пажитью, где насыщалась юной плотью своих ублажителей, предпочитая всем прочим особям мужского пола пламенных комсомольцев. Морозов понял ее вопрос по-своему.

– Высадил фанеру в окне туалета.

Зинаида расположилась на кушетке, покрытой рыжей клеенкой со старыми бурыми пятнами. Движением опытной обольстительницы стянула с головы платок и одним взмахом руки распустила узел волос на затылке. На плечи ей пролился сияющий блеском каштановый водопад. Удивление сменилось насмешливой игривостью:

– Сладкого захотелось, Коленька? А такого постника из себя строил. Больше не сохнешь по своей богомолке? – Она прилегла, опершись локтем о приподнятое изголовье кушетки. Другой рукой медленно потянула вверх халат и юбку под ним, обнажив выше коленей ноги в дорогих шелковых чулках. – Ну что столбом застыл? Иди сюда, мальчик. Посмотрим, на что ты годен.

Морозов с трудом отвел взгляд.

– Я здесь не для этого, Зинаида Львовна. Оставьте ваши старания для других.

– Как