Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина

– А как с вами иначе, граждане сельские пролетарии? Пока страна изо всех сил приближает для вас светлое коммунистическое будущее, вы тут устроили… троцкистскую диверсию! – назидал Горшков. – Вы должны понимать, граждане колхозники, что такие акции на руку политическим бандитам, фашистским подголоскам, которых мы едва успеваем разоблачать. А кто этого не хочет понимать, для тех у советской власти есть неоспоримый довод. – Он продемонстрировал револьвер.

– Вы это всерьез, товарищ сержант, или так, припугнуть? – изумленно смотрел на него лектор.

– Советская власть никого не запугивает, а предупреждает.

– Но так же нельзя. За хулиганство – расстрел?

– Да пошутил я, товарищ лектор, пошутил.

Чекист убрал оружие в кобуру.

7

Отец Алексей невольно улыбнулся: для очередного допроса его поджидал в кабинете юный сержант, уповавший на силу свидетельств и доказательств. Новых встреч с громилой Старухиным священник стал побаиваться, хотя телесный ущерб, нанесенный ему, оказался не столь серьезен, как думалось поначалу. Ребра были целы, и кровоподтеки за пару недель почти сошли.

Сержант на приветливость подследственного ответил все той же деланой хмуростью. Но формальный допрос с предъявлением дополнительных свидетельских показаний и требованием согласиться с ними на этот раз был недолог. Горшков убедился, что с этого боку арестованного за ребра не взять и нужен иной подход.

– В чем вы сами себя считаете виновным перед советской властью? – вдруг спросил он.

– Неужели я обязательно должен быть виновным перед советской властью?

– Да. Если бы вы были невиновны перед советской властью, разве попали бы к нам сюда? Честными советскими гражданами, преданными делу Коммунистической партии, органы госбезопасности не занимаются. Так почему вы здесь? Скажите сами, за что вас арестовали?

– Это уж вам видней, гражданин следователь. – Легкая печальная усмешка тронула губы священника.

– Хорошо, зайдем по-другому. При обыске у вас была изъята составленная вами рукопись «Христос как историческая личность». Скажите, какие цели вы преследовали, излагая и перерабатывая легенды?

– На эту работу меня подвигла исключительно любовь к вере и учению Христа, а также к литературным упражнениям. Намерений опубликовать это и распространять у меня не было. Тем более при существующем строе это и невозможно.

– В этой рукописи вы вступаете в борьбу с учением материализма, называете материалистов и безбожников обманщиками, врагами. Вы признаете, что ваше литературное сочинение носит контрреволюционный характер?

– Оно не согласуется с материалистическими воззрениями, но это не значит, что оно контрреволюционно.

– Может быть, вы не знаете или забыли, гражданин поп? – съязвил сержант. – Революционная теория основана на материалистическом учении. Выступление против материализма – это выступление против революционной теории, то есть контрреволюционная вылазка.

– Ну что ж, это, вероятно, я должен признать. По своему мировоззрению я идеалист религиозного характера. Учение материализма не признаю, теории безбожников осуждаю. Поэтому я не согласен с действиями Коммунистической партии в нашей стране, когда она силой навязывает свое учение другим людям, мыслящим иначе.

– Вот! – Сержант почти обрадовался и вздел указательный палец. – Наконец-то вы признали, что сама ваша церковная деятельность – преступление перед Советским государством и трудящимся народом, который сбросил с себя ярмо религии.

– Подождите-ка, – заспорил отец Алексей. – Религия в СССР разрешена. Статья 124 сталинской Конституции: «Свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признаются за всеми гражданами», – процитировал он по памяти.

– Церковникам советская власть предоставляет только право совершения религиозных обрядов. А права вести пропаганду, то есть борьбу за вовлечение в церковные ряды людей, не одурманенных религиозным мракобесием, попам никто не давал. Религиозную обработку гражданки Дерябиной, очнувшейся у вас в гробу, и ее мужа, директора советской школы, а также разговоры о боге с несовершеннолетними Звягиными признаете?

Священник молча развел руками. Допрос начал утомлять его. Четыре недели в камере на мизерном пайке хлеба и баланде с капустным листом здоровья не прибавили.

– Религиозная деятельность – форма политической борьбы, – отчеканил сержант.

Не им придуманная фраза нравилась ему своей остротой.

– Я лишь проповедовал веру в Бога, потому что считал, что советская власть этого не запрещает.

– Юридически – нет. А практически проповедь чужой, враждебной, антипартийной и, значит, антисоветской идеи запрещена. В стране социализма допускается только распространение передовых, прогрессивных идей, которым учит Коммунистическая партия во главе с товарищем Сталиным. Это идеи, полезные для общества. А ваша церковная идея – в корне вредная для нашего государства. Это вам ясно, гражданин Аристархов?

– Конечно, гражданин следователь, – вздохнул священник. – Вы весьма доступно изложили мораль советской власти.

– Вы виновны в преступлении, предусмотренном статьей 58, пункт 10 Уголовного кодекса РСФСР: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти… а равно изготовление и хранение литературы того же содержания», – подытожил чекист, снова берясь за ручку.

Следующие десять минут он старательно, разборчиво заполнял страницы протокола, вольно пересказывая содержание разговора с подследственным.

– Прочтите и подпишите. – Чекист подвинул листы к священнику.

Отец Алексей погрузился в изучение его творчества. Однако чем дальше он читал, тем больше хотелось ему порвать эту писанину – настолько она отдавала оскорбительной глупостью и бессмысленностью. «Сознаюсь, что навязывал религиозные предрассудки и распространял антисоветское церковное мракобесие…»

– Я не подпишу это. – Он положил бумаги обратно на стол. – Здесь написано, что я признаю свою вину. Это ложь, а я служу Истине.

– Как хотите, – нахмурился сержант, словно бы обидевшись. – Про истину – это поповская болтовня. Ваша контрреволюционная деятельность доказана полностью.

– Скоро ли мне вынесут приговор? – отрешенно спросил священник, перебирая пальцами невидимые четки.

– Следствие еще не закончено.

Сделавшись холодно равнодушным, чекист вызвал конвойного.

8

– «Гонения начались сперва ругательством черни против христиан и требованием их на судилище. Некоторые не устояли в вере, к чрезмерной радости язычников, а между тем темницы наполнялись верными, которых обременяли страшными клеветами. Явились исповедники истины, не только мужи, но слабые жены. Бландина-раба и другая, именем Библис, Матурн и Аттал, и диакон Санкт утомили мучителей терпением самых ужасных мук, которых, казалось, не чувствовали, повторяя только: “Мы христиане”…»

Мать читала младшим детям книгу о первых веках христианства. Все трое сидели за столом, посреди которого в бутылке из-под молока поникли листьями три березовые веточки. Такие же зеленые ветки украшали киот в красном углу. Был вечер праздника Троицы.

«В одной и той же темнице находились исповедники и отступники, потому что и самое отречение их не спасало. Но какое различие в состоянии их духа! Первые ликовали со светлым лицом, ожидая новых страданий, последние в отчаянии просили пощады…»

Мать оторвалась от книги и оглянулась на старшего сына. Михаил притулился к косяку двери, ведущей в сенцы: только что пришел домой и застыл,