Ведьмины камни - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Если Роман получит наши самые сильные дружины, он призадумается, а нужен ли ему этот договор, – поддержал его Мистина. – И это затянется еще на тридцать лет. Нет уж – пришлет подписанную харатью с клятвами, пусть получает чего хочет. Но не раньше.

Ингвар кивнул, соглашаясь. Князь и его первый воевода, он же побратим, единственный сын его воспитателя, сидели напротив друг друга в избе княгини, которая сама напоминала сейчас огромный ларь с драгоценностями. Дорогие кафтаны, мантионы, рубахи, покрывала и занавеси из яркого узорного шелка занимали каждую поверхность, стены и лари. На полках серебряная, позолоченная посуда стояла так тесно, что иные блюда и кубки были втиснуты одно в другое; там, где на полку падал закатный луч из оконца, горела золотая звезда – смотреть невозможно. Но Эльга, сидевшая на ларе, так что ей были хорошо видны оба ее собеседника, почти не замечала этой роскоши. Порадовалась, когда месяц с чем-то назад Ингвар привез это все как знак одержанной победы, и привыкла. Занимало ее другое. Немало забот еще тревожило ее ум, но на душе стало почти спокойно. В минувшие два года между ними тремя царило внешнее согласие, но не отпускала напряженность. Эльга не могла поверить, что когда-нибудь снова примет Ингвара в мужья. Но болгарыня исчезла, а на браке Эльги с Ингваром держалось единство Русской земли.

«Я знал: еще немного такой жизни – и я привыкну, что это моя женщина, мой город… моя Русь, – сказал ей Мистина, когда вернулся в Киев, своими руками избавив ее от соперницы. – И сочту себя в силах одолеть Ингвара. Я ведь и правда удачливее его. Но боги не прощают нарушения клятвы на крови. Я погублю и себя, и тебя».

Она знала, что он прав. И уверенность, что она любит его, служила Мистине слабым утешением, если такое вообще может утешить.

И все же было отрадно то, что они трое снова вместе, что у них снова одна цель, что их желания – как тех, кто правит русской лодьей, – едины и неразделимы.

Вот только страсть никуда не делась. Даже сейчас у Эльги при взгляде на лицо Мистины – его высокие скулы, глубоко посаженные глаза, горбинку от перелома на носу, – сладко и больно щемило сердце, пересыхало во рту и тяжелели веки. В расстегнутом до пояса красно-синем кафтане видна гладкая грудь с тонкими красными шрамами в верхней части, у ключиц; этим шрамам было два года, и она хорошо успела их изучить, но и сейчас от этого зрелища ее пробирал разом и холод испуга, и жар влечения. Даже в кончиках пальцев возникала дрожь от невыносимого желания коснуться его кожи, ноздри трепетали от жажды вдохнуть его теплый запах, кружащий голову…

– Но с Ефимием надо об этом поговорить сейчас, – добавил Мистина. Если он, сидя в избе княгини, и думал о чем-то таком, то на его лице эти мысли не отражались. – То есть завтра. Я знаю, наши орлы уже к нему ходили расспрашивать об условиях. Он сейчас наобещает их по уши золотом засыпать, а по старому договору ты не имеешь права им мешать наниматься.

– Я нового-то договора еще не принял! – с вызовом, относящимся к грекам, напомнил Ингвар. – И если в новом не будет про «без пошлин», то и моего «не мешать наниматься» там тоже может не быть.

– Это «не мешать» грекам тоже может выйти боком! – воскликнула Эльга. – Мы ведь не заглядываем им в сердце – тем, кто собирается в греки сильной дружиной, и не знаем, чего они там намерены делать: служить или грабить!

– Как ты хочешь заглянуть им в сердце – топором? – Ингвар руками показал, как будто разрубает чью-то грудь, и все трое засмеялись.

– А это ты, княгиня, истовое слово сказала! – ответил ей Мистина. – Самому Роману… будет лучше, если он получит у себя в царстве только таких людей… за кого мы… то есть ты, князь, отвечаешь. А всех прочих, кто приходит обманно под видом торговцев…

– Как твой отважный отец в то лето, – ухмыльнулся Ингвар, имея в виду события, наделавшие шума лет пять назад.

– Сможет не пускать или даже… поступить с ними, как с разбойниками, – закончил Мистина. – Я до завтра еще подумаю об этом.

– Подумай! – разрешил Ингвар и приложился к золотому кубку, в котором была чистая колодезная вода: пить пиво или мед к концу дня уже не было сил.

И тайком испустил вздох облегчения: не только от прохлады воды, но и от мысли, что наконец-то рядом с ним тот человек, который обо всем умеет думать лучше. Даже двое.

Только бы не вспоминать об Огняне-Марии… Ингвар сам согласился бы, что Эльга стоит трех таких смуглянок, но Эльга была слишком уж хороша. Он уважал ее, восхищался ею, гордился и почитал – но она была слишком велика, чтобы он мог ее любить по-настоящему. Не в каждое сердце поместится богиня.

* * *

– Варягов отпустят через лето.

Эту весть принес в Ратные дома Ингвар-младший. Для размещения греков княгине трудно было найти в Киеве двор – все было забито дружинами, хотя ратники земель – северян, радимичей, древлян, полян, – уже разошлись по своим родным краям. Хедин и его небольшая дружина, приведенная из дома, – их всех в Киеве звали мерянами, – вместе с варягами-наемниками жили в Ратных домах вне города, построенных еще Олегом Вещим для его собственного похода на греков, тридцать лет назад, и подновленных Ингваром перед сбором для первого похода.

Новость всех взволновала. Не в пример родовым ополчениям, варяги не могли уйти, пока князь их не отпустит. Всем хотелось знать, как долго еще Ингвар будет держать их на службе. Одним не терпелось вернуться домой, куда-нибудь в Свеаланд, купить там на свою долю добычи хутор, скот, жениться и зажить уважаемым бондом. Другие, напротив, насмехались над «любителями стричь сыр, доить селедку и плести горшки» и предпочитали ратную службу – этому князю или другому, который поднимет стяг с хищной птицей войны. Третьи тоже никуда не спешили, но охотно несли бы службу на полатях в дружинном доме, лишь бы их кормили не менее двух раз в день, а не менее двух раз в год выдавали новую рубаху.

– А как же мы? – спросил у Ингвара-младшего Хедин. – То есть я, – поправился он, вспомнив, что они с приятелем вовсе не в одном положении: Ингвар-младший мог отправиться домой хоть сейчас, а мог остаться у дяди еще хоть на год. – Мне князь позволит уйти?

– Про тебя я не спросил. Не подумай, что я забыл, – спохватился Ингвар-младший, который, как племянник, имел свободный доступ в дом князя и ко всем его близким. – Но ему сейчас не до того. Они с боярами обсуждают условия договора. Я немного послушал – у меня мозги чуть не скисли. Там про пошлины – ну, ты знаешь, Олег добился права торговать беспошлинно, и Ингвар говорит, нам тоже нужно, а греки ему отвечают, что такое право цесарем даруется только в особых условиях и не навсегда, на какое-то время. И раз уж мы отныне собираемся с ними иметь совершенную любовь, – они так сказали, то нам уже нужно положить обычные условия торговли, а не особенные. При первом заключении договора, они сказали, такое возможно, а при возобновлении прежнего, ветхого мира, уже не бывает, не водится у них.

– В рот ему копыто! – уважительно отозвались из кучки наемников; для семнадцатилетнего парня Ингвар-младший удивительно хорошо понял суть разногласий, чего не сумели бы и многие люди вдвое-втрое старше.

– Ну а боярам-то пошлины важнее всего – так бы больше богатства получили. Сидят теперь в гриднице, гундят, хрены старые, – Ингвар-младший рассмеялся, – что, мол, хорошие-то договора не на Дунае заключаются, а прямо у Царьграда под стенами, вот у Олега был хороший договор, а этот – тьфу…

– У Олега был хороший поход! – поддержал «старых хренов» Эскиль Тень. – Он дошел до стен Миклагарда! А мы что? Сходили на Дунай, посидели там на берегу и тронулись восвояси!

Наемники согласно загудели.

– Прав был Хельги Красный!

– Вот это был настоящий вождь!

– Зря мы с ним не ушли.

– Умные люди – ушли.

– Как мы могли, если Ингвар