Карьера - Александр Николаевич Мишарин

Волна неожиданной нежности охватила его.

— Ничего, Га… Ничего! — сказал он негромко. — Все устроится. Мы с тобой… Еще во всем разберемся!

Галя прижалась щекой к его спине, и он кожей почувствовал, как горит ее лицо.

— Я всегда думала… — тихо сказала она. — Что ты такой сильный… Строгий.

— Строгий? — удивился Корсаков.

— Сильный? — повторила она.

Дочь настаивала на ответе. Он замер.

— Я? — тихо ответил Кирилл. — Я… Может быть, не сильный… Но я — счастливый.

Эти слова вырвались откуда-то из самой его сущности… Непроизвольно, не задумываясь! Кирилл повернулся к дочери и увидел, что ее глаза полны слез.

— Га-Га-Га… — он поцеловал эти слезы и почувствовал, что она вся дрожит, прижимаясь к нему. Не хочет, боится отпускать его.

— Ты… Все понимаешь?! — она дала волю слезам. — Ты все обдумал?

Кирилл Александрович усадил ее на тахту. Он не мог просто уйти сейчас.

Галя отвернулась, вытерла глаза. Секунду сидела, как окаменевшая.

— Да… — неопределенно произнесла она и посмотрела на отца. — Про других — ты все понимаешь.

— А про себя? — попытался улыбнуться Кирилл Александрович, но лицо дочери только помрачнело, постарело, осунулось. — Про себя — я ничего не понимаю? Да? Ты это хотела сказать?

Она кивнула. Дочь давала понять, что это особый, большой разговор.

«Господи, а ведь она похожа… Да, да, похожа на свою мать… Та же неожиданная сухость! Умение уйти от разговора…»

Ему захотелось сломать все это. «В конце концов, он поедет к Карманову завтра!»

«Время для кейфования прошло!» — тут же вспомнились ему слова Андриана…

— Твоя бабка… — начал он, еще не решив, что он хочет сказать, — ты ее помнишь?

— Помню, — еще отчужденно ответила Галя.

— Так вот… Твоя бабка… Моя мать. — Он не мог найти слова. — Она была — другой…

— Я знаю, — спокойно ответила дочь. — Но ведь… и время было другим?

— А ты, значит, подделываешься под время? — спросил Корсаков.

— Но ведь не прикажешь времени подделываться под нас? — она подняла на него серьезные глаза.

— Нет… Ты не понимаешь! — он покачал головой, поднимаясь с тахты. Он знал, что ему нельзя вот так просто уйти. Время — это и ты! И я! И нет абстрактного времени, которому мы должны поклоняться как идолу. Это старый разговор — или бороться, чтобы время стало лучше. Общество. Цивилизация. Весь мир. Или…

— Или совершенствовать себя? — подхватила она его слова. — И тогда общество станет лучше? Я знаю…

Кирилл почувствовал, что он не сказал ничего нового для дочери.

— Ну, уж никак не дело! Подстраиваться под общество — он злился теперь на самого себя. — Это так же глупо, как следовать любой моде. Бежать впереди любой моды! Впереди любого прогресса!

Она махнула рукой и встала. — «Не надо, папа».

Вот, так просто… Дочь ставила его на место.

— Только не говори… Что в жизни все гораздо сложнее! — опередила она его. — Я все это знаю.

— Что ты знаешь? — повысил голос Кирилл Александрович.

— Можно быть рабом системы. Можно быть рабом семьи. Но можно быть и рабом своих… Ну, скажем, убеждений. Раз и навсегда принятых для себя принципов. — Она попыталась улыбкой смягчить удар. — Но все-таки… Рабом! Чтобы не видеть… Что творится вокруг!

Раздался звонок в дверь.

На пороге стоял шофер, молодой румянощекий парень в синей дорогой нейлоновой куртке.

— Извините… Что опоздал!

Он сделал шаг в прихожую, с интересом взглянул на мрачную, растерянную Галю. Поздоровался. Глаза его быстро и с почти детским любопытством оглядывали квартиру.

— Я сейчас… — сказал Кирилл, уходя в кабинет за пиджаком.

— Не торопитесь, — с почти радостной предупредительностью крикнул ему вслед парнишка. — Обратно я вас вмиг домчу. Свою-то контору мне искать не надо!

Всю дорогу шофера не покидало приподнятое, бьющее через край, праздничное настроение.

— Хорошо живете! Классно! Как на картинке в журнале!

— Живем, — буркнул Корсаков.

— Я вчера ордер получил. На двухкомнатную. С тещей. Теперь везде смотрю, как люди живут… Теперь на вас курс буду держать! — улыбался парень и повторил с веселой завистью: — Классно!

— С флота? — спросил Кирилл Александрович.

— Ага, — согласился шофер, по-прежнему сияя. — Андриан Николаевич меня у комфлота увидел. «Как срочную закончишь, ко мне перебирайся», — говорит. Все — так и получилось… И квартира! И все один к одному!

Машина, лихо заложив вираж, встала, как вкопанная, перед высоким гранитным порталом.

— На проходной — вас встретят, — серьезно, строго предупредил Корсакова шофер. Он знал о Кирилле Александровиче гораздо больше, чем полагается знать шоферу.

— Где вы пропадаете?! — Манаков шел по своему просторному, строгому, пустынному кабинету навстречу Кириллу с протянутой для пожатия рукой. — Каждая минута, так сказать, дорога! А он, видите ли… Где-то шляется?

Он пожал руку Корсакову своей еще крепкой, мужицкой рукой. Кирилл Александрович заметил, что кожа на руке у него пергаментная, со старческой гречкой.

— Не понимаю! Так сказать, вас… Дорогой мой Кирилл Александрович! — Манаков повел Корсакова к своему столу, показал на кресло. Кивнул в сторону стоящего у окна молчаливого Карманова. — Вы же, так сказать… государственного ума человек!

Он помолчал. Сел в кресло за огромным столом. Хохотнул, уставился на Корсакова из-под тяжелых очков немигающими, выпуклыми, красивыми, как у филина, упрямыми глазами.

Снова хохотнул, покрутил головой. Снял трубку и сказал кому-то: «Как приедет Иван Дмитриевич… Ага? Хорошо!»

Он повернулся было к Карманову, который по-прежнему курил у окна, но тот явно не хотел присоединяться к разговору.

— Ну, ладно… — Манаков положил большие, мясистые руки на стол. Потрогал одну папку, другую. Он явно чего-то ждал…

Кирилл Александрович посмотрел на Карманова, но тот отвел глаза. Андриан, как обычно, был в дымчатых очках, и взгляд его был неуловим.

В поле зрения Кирилла попала довольно толстая папка. На верхнем углу была приклеена матерчатая полоса, на которой крупными, каллиграфическими буквами были выведены его фамилия и имя-отчество. Он, не осознавая почему похолодел. Перед Манаковым лежало его «Личное дело»!