Карьера - Александр Николаевич Мишарин

«Боже! Она!… Уже заботится обо мне!»

— Я ухожу! — раздался требовательный голос Олега Павловича из прихожей.

Галя сделала шаг к отцу. Подтолкнула его к двери. Кирилл успел заметить досаду на ее лице.

Нахабин стоял, ожидая их. На нем был уже безукоризненный костюм, крахмальная рубашка. Ни расхристанности! Ни раздражительности! Это был подтянутый, ироничный, даже доброжелательный господин.

Он церемонно поцеловал руку Евгении Корниловне. Чмокнул в лоб Галю. Свободным широким жестом протянул ладонь Корсакову.

— Как говорил Гете: «Гений — это терпение!» Так что, Кирилл… Александрович… — добавил он, чуть наклонив голову. — Еще немного терпения… Оно ведь наше с тобой… Профессиональное качество? Сам понимаешь — всех нас ждут большие перемены! Какой год на дворе? 1982-й! А заботиться о них надо сейчас! И все будет — отлич-чно!

Это мягкое, удвоенное «ч» прозвучало по-домашнему. Доверительно! Уютно! Союзнически!

Он подмигнул Корсакову и, уже взявшись за ручку двери, оглянулся.

— Кстати.

Кирилл напрягся.

— Кстати… Марина… Твоя жена… Гораздо спокойнее смотрит на наши отношения. И вообще на ваше… На наше семейное будущее!

Он улыбнулся Гале, прежде чем исчезнуть за высокой дубовой дверью.

«А это что? Просто удар ниже пояса! На всякий случай?»

«Боже! Всесильный Нахабин! Он — ведь… по-старому? Как это называется. Забыл! Ну, конечно, «вельможа»! И ему подсовывают! Продают! Подталкивают в постель дочь мелкого чиновника! Хозяину продают свое дитя!»

— Кирилл Александрович. Дорогой мой! — услышал он рядом с собой грудной, женский голос.

Корсаков повернул голову, Евгения Корниловна держала его под руку.

«Для чего? Чтобы он… Не упал?»

— Галя пусть отдохнет. Бедняжка… — старуха прикоснулась своей пухлой, когда-то прекрасной рукой к Галиной щеке. — А мы с вами… Побеседуем? У меня? Посумерничаем? А?

Она заглядывала ему в лицо, и в ее словах, в тоне, в робкой улыбке было столько покоя, заботы… Чего-то такого старого, незабывшегося, из прошлого, что Корсаков позволил себя увести.

— А ты, Галочка… Вздремни! В спальне, — попрощалась Евгения Корниловна на пороге своей комнаты.

Корсаков почувствовал, что сидит на чем-то низком и очень мягком. За окнами, действительно, были сумерки. Отсюда, из этой небольшой, по-старушечьи плотно заставленной мягкой мебелью комнаты, были видны только верхние этажи домов напротив.

Они шли не единой стеной, а были разноэтажны. От шеренги окон дома казались скучными, но что-то неожиданное, непривычное для московского пейзажа оживляло их. Корсаков напрягся и понял — его настораживал свет!

Сумерки были… сиреневые! На блеклых, дымчато-зеленых, коричневых, бежевых домах лежал оттенок догорающей сини. Догорающего дня. И пламя это — как все нечеловеческое! — было сиренево-электрическим, мертвенным. Как в первых пульсирующих вспышках неоновых дрожащих ламп…

— Не сердитесь на меня… Дорогой мой, Кирилл Александрович! — Евгения Корниловна полулежала в глубоком, очевидно, тоже очень мягком, почти воздушном кресле. — Не сердитесь, что я стала невольной… Ну, скажем… Дуэньей! Вашей дочери…

Она вздохнула.

— Вы поймите! Дорогой мой… Люди испокон веков желали только одного — счастья! Хоть малой толики! И всегда все было против них. И раньше, и сейчас… Ну, что, например, мой бедный Олежек?

Она стала серьезной. Машинально, слепо потянулась за сигаретой.

— Я ведь выписала его после шестого класса из своего родного города. Из Борисоглебска… Кем бы он мог стать там? Ну… Не знаю. Председателем колхоза! Максимум! — Евгения Корниловна уходила в себя. — Моя сестра не имела средств… А я имела! Я была замужем за…

Она назвала фамилию очень известного академика.

— Но детей у нас не могло быть. Он мне годился если не в дедушки… То в отцы! Прекрасной души был человек!.. Бессребреник! Он даже не брал деньги за свои изобретения. Не оформлял патенты! Так, кажется, это называется? А ведь за них ему полагались деньги… И весьма приличные! Но он говорил: «Я сделал эти открытия на работе! А за нее я получаю зарплату». Вот такой был человек!

Она сидела, глядя перед собой. И говорила, казалось, тоже сама с собой.

— Я бы сказала — это был человек самоограничения… Во всем! Он не позволял мне истратить лишнего рубля! Но я не нуждалась в деньгах… У меня были… Давние отношения с одним… близким мне человеком. Удивительной доброты! С прекрасными перспективами! Он был армянин. То есть он и сейчас жив, и у нас дочь. Кстати, тоже не очень счастливая… Но это все преходяще! Но начинала она… Во-первых, она была божественно… Красива!

Лицо Евгении Корниловны зарделось — она похорошела. Заломила было руки, но тут же поймала себя на этом. Улыбнулась Корсакову, отбросила сигареты и потянулась за тяжелыми серебряными четками.

— Ну, что была бы моя жизнь? Если бы я не взяла к себе Олежку! А? Дочь ведь не могла быть со мной — ее воспитывал отец. А вы знаете армянские семьи? Армянские нравы! Эти строгие, черные бабушки в черных платках, в черных юбках до пят! А еще хуже — дедушки! Тоже верные и молчаливые… А глаза у них… Такие! Только и гадай, когда он тебя зарежет?! Сегодня к вечеру или к завтрашнему утру?!

Она замолчала, вздохнула… И все равно мечтательно смотрела куда-то в сторону, где будто еще живо было ее прошлое.

— Я вам буду все… Все рассказывать! — пообещала она, снова улыбнувшись. — В общем, дочь свою я увидела уже взрослой. Да! Так получилось…

Ее голос был теперь раздумчив, но как-то жесток…

— Вы понимаете… Что я… Все-таки не могла принести в подоле… Своему Илье Ильичу дочь? Поэтому Айзик ее отправил к матери. Как уж он объяснял ей — не знаю. Даже не могу себе представить! Потом — война. Айзик попал в плен! Вернулся! Ссылка… Сколько я перенесла! И единственная моя опора, моя вечная опора — Илья Ильич. Его дети от первого брака были удивительно… Удивительно… «Странными»! Так скажем… Но, во-первых, они, конечно, восстали против меня… Но то было вначале. Потом я добилась, чтобы они все жили отдельно. Я готова была им во всем помогать. На всех семейных праздниках они — первые гости. Но… В доме должна быть одна хозяйка! Так же, как и один хозяин. Пока я была молода, глупа, наивна… Илья Ильич был счастлив. Да, да, счастлив! Ему всегда