Карьера - Александр Николаевич Мишарин

— И у меня было такое… Когда… «Не в струю»! Не раскисал же я…

Нахабин неожиданно слабо улыбнулся.

— Тоже мне… родственничек! Будущий!

Он попытался перевести разговор на свойский, шутейный лад.

— Ты теперь кто мне получаешься? Деверь? Шурин?

Корсаков встал.

— Я пойду.

— Куда? Ты что! Куда ты пойдешь?! — испугался Нахабин. — Обед же…

Он уже снова сердился.

— Надо все выяснить! Я специально все дела отложил. Сам слышал!

Олег Павлович быстро посмотрел на часы.

— Почти сорок минут есть! Тридцать пять, вернее…

— За тридцать пять минут… Все выяснить? — усмехнулся Корсаков. — В другой раз. Когда-нибудь…

Он в первый раз посмотрел на Нахабина спокойно. Недобро.

Нахабин понял, что в Корсакове что-то переменилось.

Теперь он был чем-то защищен. Чем? Это Нахабину было непонятно.

— Хорошо…

Нахабин ладонью начал проводить по скатерти, словно смахивая несуществующие крошки.

— Поговорим прямо… Прямо! Ты понимаешь? Все эти… Наши семейные дела — это мелочь!

— Если мелочь… — так же негромко начал Корсаков. — Тогда пусть Галя живет дома! У тебя самого есть дети! И ты понимаешь…

— Это путается… — поднял голос Олег Павлович. — И очень некстати… Путается под ногами! Я не об этом! Перебил ты меня…

— Можешь не объяснять, — ответил Корсаков. — Я, кажется… Понимаю.

— Что? Что? Ты понимаешь? — насторожился Нахабин.

— В тридцать пять минут… Не уложимся!

— А ты короче!

— Почему… Моя телеграмма не дошла до Логинова?

Нахабин не ответил.

— А сейчас… Вы подписываете соглашения с ними! А ведь она многое изменила бы в переговорах? Просто перечеркнула бы их!

Корсаков подался вперед.

— Не Государству! А вам… Тебе, Тимошину… Отделу! Сколько вас там всех? Немало — думаю… Она — мешает! Получить очередной «гешефт». Премию, орден, повышение. А может, и оттеснить самого Логинова? А?.. Ну! Отвечай!

Он уже чувствовал знакомую, привычную почву под ногами. Мир снова становился логичнее, строже, контурнее…

— А-а! — Нахабин откинулся на спинку стула. — Вон как ты заговорил? Узнаю! Интонации… кое-кого…

Спокойный, властный и недоброжелательный человек — товарищ Нахабин. Государственный человек!

— Тебя же предупреждали — «не связывайся!» Ни Карманов, ни его дядя… Манаков Анатолий Петрович! Мягко говоря, не занимаются этими вопросами! Вплотную! Они — «соседи»! А ты знаешь, что мы живем во времени четкого… — Олег коротким, резким жестом словно разрубил что-то перед собой. — Четкого разделения… Ответственности. Прав! Обязанностей! А главное и последнее — решение о переговорах санкционировано… Самим!

— Через голову Ивана Дмитриевича?

— Он тоже дал согласие.

— Не зная моей телеграммы? Ну? Ты не ответил? Олег Павлович!

— Про что? Про твою телеграмму? — как о чем-то совершенно незначительном спросил Олег Павлович. — Она на месте… Подшита к переписке. Только она оказалась «дезой»! Точно! — он усмехнулся. — Что тебе еще хочется узнать? А то у меня действительно… Со временем! Что тебя пока защищает? Она! Галя… И еще я — твой будущий родственник. А защищать тебя надо! Надо… Есть… Нехорошее — на тебя!

«…Когда же успел этот длинный, худой, неистовый их студенческий, комсомольский деятель превратиться в этого гибкого, стального, безжалостного человека? В политика? Или «политикана»? Без совести? Без чести?!»

Да, Корсаков знал, что Нахабин — его заместитель, его помощник… Вообще все «они» на сегодняшний день были наиболее близкими людьми к Самому.

Их круг все расширялся и расширялся. Теперь в него входили и академики, и экономисты, и хозяева сферы массовой информации. Кирилл подозревал, что к ним примыкали и другие, более важные в государстве, силы…

Кто сейчас мог встать у них на пути? Кто мог открыть глаза Самому?

Один Манаков? А не слишком ли он умен? А не слишком ли он осторожен? Может быть, Манаков просто слишком дальновиден? А не много ли — «слишком»… Всех — вместе?!

— Санкционированы Самим… А Сам-то в каком состоянии?! Кто же этого не знал? Нахабин передергивается при имени Манакова! Но реальной опасности, кажется, не чувствует? Да, и в чем?! Может быть, эта опасность? Если реалистично… У него — все чисто! Он по долгу службы проводит политику партии, определенную съездом! Курс на разрядку! На развитие братских отношений с компартиями! На замораживание ядерных арсеналов! Все проще простого! Ясно, как божий день! Как круг! Как колесо!

«Все чисто — кроме моей телеграммы! Но она же признана «дезой?» А я? Кто? Ноль…»

И это тоже нужно понимать! И Корсаков понимал…

Но он понимал и то, что его телеграмма… Что она по-прежнему большой козырь в их еще непонятной ему, но реальной игре большой власти… Против кого? Против Манакова? А может… И самого Логинова?

— И еще… Я тебе советую! — встал Нахабин. — Не бросайся словами. Здесь нет ни Нахабина… Ни Манакова… Ни Логинова… Ни другого — какого! Имярека! А есть серьезное, партийное дело! Которое нам доверено… Слишком серьезное, чтобы…

Он коротко посмотрел на Корсакова, но сдержался. Слово «всякие» — или что еще похуже! — так и повисло в воздухе.

— И вообще! Есть дисциплина. Партийная. Государственная. Работай там, куда тебя направляют. Значит, так нужно!

— Кому? — Кирилл опустил голову.

— Тебя можно пожалеть… Есть более важные… вещи. — Олег Павлович был уже у двери. — Есть государственные интересы! И позволь… Уж нам судить, как их решать!

Корсаков встал. Надо во что бы то ни стало остановить, задержать Нахабина.

— Я…

— Ты! — резко сказал Олег Павлович. — Ты… Не играй! С огнем!

— Не угрожай, — спокойно ответил Кирилл Александрович.

— Это не моя профессия — угрожать, — наклонился к нему Нахабин. — На это… Есть другие люди!

Он вздохнул, махнул рукой и стремительно вышел из столовой. Своей упругой, раскачивающейся походкой. Как цапля на длинных сильных ногах…

У Кирилла пересохло в горле. Он взял со стола первую попавшуюся рюмку и выпил. Это была водка. Он захлебнулся, закашлялся.

Когда Кирилл обернулся, то увидел, что Галя смотрит на него… с жалостью. С разочарованием!

«А может быть, с презрением?»

— Договори… — прошептала Галя. — Договори с ним!