Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

Сталин и на этот раз простил строптивого редактора. «Правильно сделал! — сказал Иосиф Виссарионович. — Дураки! Не понимают, что Барбюс — это политический капитал, а они его растранжиривают».

Выступал Гронский в 1932 году и против излишнего возвеличивания Максима Горького. На одном из заседаний комиссии, созданной по случаю 40-летия творческой деятельности пролетарского писателя, Сталин выступил с предложениями: «Присвоить Нижнему Новгороду и области имя Горького. Переименовать улицу Тверскую в Москве. Дать Алексею Максимовичу орден Ленина. Присвоить художественному театру имя Горького».

Все ахнули. Гронский не выдержал — бросил реплику:

— Товарищ Сталин, но это же больше театр Чехова…

Сталин с раздражением произнес:

— Не имеет значения. Не имеет значения. — И, наклонившись к Гронскому, сказал: — Горький — честолюбивый человек. Надо привязать его канатами к партии. — И опять продолжил: — Дать Горькому особняк Рябушинского на Малой Никитской, подарить дворец на берегу реки с огромным парком…

Судя по всему, Сталин очень надеялся на Горького, думал, что он напишет о нем очерк, как о Ленине. Поэтому в конце заседания погрозил Гронскому указательным пальцем. Не встревай, мол, туда, куда не надо.

Но Гронский не испугался указательного пальца вождя. Когда началась пора репрессий над троцкистами-зиновьевцами, Сталин предложил Гронскому уволить с работы значительную часть сотрудников аппарата редакции. Однако Иван Михайлович заявил, что делать это нецелесообразно, так как это может сорвать выпуск газеты и будет скандал на весь мир.

Сталин не согласился с доводами Гронского и настаивал на своем: убрать всех троцкистов из редакции. Однако Гронский встал на пути вождя как утес. И Сталин отступил — в редакции никого не тронули.

Еще факты? Гронский не раз и не два показывал свой характер — выступал в защиту писателей и художников. В тридцатые годы в стране свирепствовал голод. Иван Михайлович выпросил у Сталина 400 академических пайков, несколько квартир в Москве. По его предложению для писателей был построен целый дом в Лаврушинском переулке, дачный поселок в Переделкино, открыты дома отдыха в Крыму и на Черном море, клуб в Москве.

Кто сейчас это помнит? А тогда слава Гронского как порядочного руководителя, заботящегося о нуждах коллег, росла изо дня в день.

Побывал как-то Гронский на собрании художников, и сразу к Сталину. Вождь спрашивает:

— Как они живут?

Гронскому бы сказать: хорошо, товарищ Сталин, благодаря вашим указаниям, заботам.

Но Гронский смело отвечает:

— Живут плохо, товарищ Сталин. Нуждаются буквально во всем, прежде всего в продуктах питания.

Гронский на свой страх черными красками обрисовывает житие-бытие художников. И — о чудо! Сталин, такой жестокий, жадный на помощь, тяжелый на подъем, вдруг разволновался, начал звонить Микояну, Енукидзе, чтобы выделили для нужд художников 200 академических пайков, необходимую сумму денег. Он потребовал восстановить личные мастерские для художников, устраивать выставки картин.

— Только пусть пишут как Репин, — сказал Гронскому Сталин. — Пусть люди видят настоящее, подлинно великое искусство.

Все у него было великим. И лагеря для заключенных соответственно великие. И сажал он туда великих: Чижевского, Заболоцкого, Гумилева… Дошла очередь и до Гронского. Не угодил он Сталину, да и не пытался угодить, слишком самостоятельным показался, мало советовался.

— За что же его? — спросил Берия Сталина.

Иосиф Виссарионович разозлился:

— А ты что, не знаешь, за что? Пристал: за что, за что? Я тебе поручал найти врагов народа в аппарате ЦК… Нашел?

Берия стал перечислять: Стецкий, Якубов, Халатов…

— Хватит! — остановил его Сталин. — Эти имена мелкие, не те, о них в народе не знают. Иное дело — Гронский, может быть, даже Молотов, Калинин… Подумай: наверняка Гронский даст на них показания — великий процесс будет.

Но Гронский не дал требуемых показаний ни на Молотова, ни на Калинина. Зато мелкие пешки дали показания на него. И он возглавил, как я уже упоминал, «контрреволюционный правотроцкистский центр» заговорщиков против Сталина, ЦК, партии. Припомнили ему, конечно, и поэта Павла Васильева, расстрелянного в 1937 году за «попытку покушения на Сталина». Не Гронский ли давал ему такое задание? Почему в руках Васильева оказался пистолет? Чей? Не Гронского ли браунинг?

И какой только мути не придумывали бериевцы! Сам Гронский рассказывал дочери Светлане:

«Первым моим следователем был Шулешов. Он спрашивает о Павле Васильеве: „Поддерживал Васильева? Выдвигал, поощрял, печатал?“

Я говорю, чтобы писал в протокол: „Я Павла Васильева поддерживал, выдвигал, опекал всячески, больше того — он жил у меня дома на правах члена семьи. Пишите в протокол, я этот протокол подпишу без звука. Пройдет 10–20 лет, вам придется краснеть, а я тогда с гордостью могу сослаться на протокол допроса“».

Павел был безвинно расстрелян. Следователь Шулешов сошел с ума. Гронский прошел через Лубянку, Воркуту и Актас. Прошел через тернии униженного ни за что человека, но не побежденного.

После выхода из Актаса по прибытии в Москву он сразу поднимает вопрос о реабилитации Павла Васильева и его верной супруги Елены Вяловой, отсидевшей в Гулаге как член семьи изменника Родины более пятнадцати лет вместо по суду данных пяти. Вначале ее мучили в Темниковских лагерях, затем в Карелии, затем в Казахстане в Карлаге.

Некоторые друзья говорили Ивану Михайловичу:

— Зачем ворошить прошлое?

Он отвечал спокойно:

— Не вороши, коли руки нехороши. А если руки хороши и совесть чиста, то надо трогать ушедшее, чтобы дремучий сталинский лес весь правдой просветить. Как можно жить без утешения сердцу и душе?

И в конце концов он просветил дремучий сталинский лес, получил утешение сердцу и душе, не успокоившись до тех пор, пока не добился реабилитации многих замечательных писателей, художников, в том числе талантливого поэта Павла Васильева и его жены Елены Вяловой.

Конечно, меня как исследователя карагандинского края интересовали прежде всего страницы жизни выдающихся заключенных, связанные с землей Сарыарки. И когда я их листаю в деле Гронского, то нахожу, что и здесь он оставил о себе добрую память.

Как рассказал мне Виктор Григорьевич Шишканов, в Актас под Караганду Иван Михайлович прибыл из Воркуты 22 апреля 1953 года. Здесь его уже с нетерпением ожидала вся семья — жена, ее сестра Елена Вялова, дочери…

Все в Актасе с большим почтением относились к Гронскому, оберегали его от лишних волнений. Он работал экономистом в строительном управлении, где наш очевидец В.Г. Шишканов был парторгом, главным инженером. Виктор Григорьевич осмелился приглашать ссыльного Гронского на партийные собрания, и тот был очень благодарен ему за это.