Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

Исключенный из университета, Эфроимсон тем не менее не порвал со своей профессией и поступил на работу в государственный рентгеновский институт. И опять «сорвался»! Арестовали его любимого учителя, заведующего кафедрой генетики, профессора С. С. Четверикова и по приговору ОСО выслали из Москвы. Эфроимсон выступил в его защиту, но поплатился за это увольнением из института, хотя его труды по генетике высоко оценил будущий Нобелевский лауреат Герман Меллер.

В том же 1932 году Владимир Павлович был арестован по абсурдному обвинению «за участие в антисоветской организации». Следователь требовал от него дать показания на основателя эволюционной генетики в СССР, биолога Н.К. Кольцова, но Эфроимсон отказался.

Едва успел Владимир Павлович отсидеть положенные ему годы, как началась Великая Отечественная война. Все военные годы он провел на фронте, работая то в санбате, то переводчиком во фронтовой разведке.

Немецкий язык он знал блестяще, чем удивил экзаменаторов еще во время защиты своей кандидатской диссертации в 1941 году.

Победа! Она принесла Владимиру Павловичу ощущение полной свободы, и он опять взялся за генетику, остро критикуя Лысенко за то, что назвал ее буржуазной наукой. Он пишет в ЦК КПСС об огромном вреде «новаций» Лысенко для развития сельского хозяйства, науки в СССР.

В 1947 году, работая доцентом кафедры дарвинизма и генетики Харьковского университета, Эфроимсон защищает блестяще докторскую диссертацию по генетике, однако степень доктора наук ему присвоили спустя только 15 лет, после отбывки лагерного заключения в Степлаге на медных рудниках Джезказгана.

Да, да, — в 1949 году его вторично арестовали за антисоветскую деятельность и отправили в казахстанскую степь. Как пишет его друг, доктор биологических наук М.Д. Голубовский, там Владимир Павлович сполна познал, что такое физический труд в шахтах. И замечает в предисловии в книге В.П. Эфроимсона «Генетика этики и эстетики»:

«После отсидки в казахстанских концлагерях (в основном, работа кайлом) Эфроимсон долго еще похвалялся бицепсами на руках».

Это коротко. А если более подробно о лагерной жизни Владимира Павловича, то надо отметить, что в Степлаге он работал не только в карьерах по добыче медной руды. Видя, как он истощен, вечно падает при ходьбе с кусками руды в руках, начальник медсанчасти лагеря, врач Юлия Ивановна Бондарева сжалилась над ним. Она узнала в оперотделе, что он — биолог, кандидат наук, и направила его работать в биологическую лабораторию лагеря. А это позволило ему вновь заниматься любимой генетикой, ее влиянием на медицину, этику, эстетику, литературу, их взаимосвязью. Большая библиотека в КВЧ лагеря помогла ему расширить свой кругозор ученого в области литературы, искусства, психиатрии. Солагерник Владимира Павловича, князь Андрей Трубецкой, познакомился с ним, когда Эфроимсон уже был заведующим биолабораторией. И вот, узнав, что Андрей был арестован на IV курсе мединститута, Владимир Павлович забирает его из карьера к себе в лабораторию медбратом, тем самым спасая его от губительных пыльных и тяжелых работ и возвращая к избранной им профессии.

Это был благородный поступок Эфроимсона! Но еще приятнее и полезнее для Трубецкого было общение с этим всесторонне развитым, любознательным и благородным человеком. Уже в лагере Эфроимсон интересовался и очень много времени уделял изучению проблем наследования через гены интеллектуальных особенностей человека, генетики таланта и гениальности, одаренности, различных частных способностей — музыкальных, математических, художественных. Позже по выходе из лагеря он написал несколько книг по генетике педагогики, по взаимосвязям биологических и социальных факторов в развитии человеческой личности. Большой интерес вызывали у него проблемы происхождения и становления в людях таких важнейших свойств, как этичность, гуманизм, альтруизм, взаимопомощь, жертвенность, трудолюбие.

Особое внимание в становлении гениальных и талантливых людей он отводил трудолюбию. Способности — это хорошо, но их надо развивать даже в самых жестоких условиях, трудиться. Иначе ничего не добьешься в жизни.

С другой стороны, он не отрицал значения социальных факторов, поддержки общества. В капиталистических странах, как правило, гениев, талантливых людей окружают вниманием и заботой, им создают условия для творчества, раскрытия своих способностей. А в СССР? Где гении, талантливые люди? Они большей частью находятся в лагерях, где их используют в качестве дешевой рабочей силы. «Посмотри вокруг, — говорил Эфроимсон Трубецкому. — Почему поэт и художник Юрий Грунин, писатель Александр Ильич Зонин, композитор Бруно Дементьев томятся в нашем лагере, киркой и лопатой поднимают тонны руды на-гора? Для них ли предназначен этот труд? Они ведь живые творческие люди, зачем их губить в шахтах?»

По мнению Эфроимсона, многие гении попадали тогда в лагеря, ибо они не нужны были сталинскому режиму, где все считались одинаковыми, «винтиками и болтиками». Один существовал тогда гений — генералиссимус Сталин, хотя его труды были далеки от шедевров политической литературы, а управление государством напоминало примитив рабовладельческого типа. Превратив всех в рабов казарменного коммунизма, Сталин вознесся под ними как Идол зла и террора.

Такое государство не нуждалось в талантливых людях. Тем более — гениях. А если они пробивались сквозь бетон сталинизма, то все делалось для их подавления. Так был загублен любимый поэт Эфроимсона Николай Гумилев, расстреляны или выдворены за границу многие ученые и писатели — лучшие умы России.

Эфроимсон то и дело вспоминал высказывание гения моторостроения Дизеля:

«Совершенно ложно утверждать, что гений пробьется сам. Из ста гениев девяносто девять гибнут безвестными. Только преодолев несказанные трудности, каждый сотый достигает признания».

И, похлопывая по плечу Трубецкого, говорил ему:

— Так что, мой друг, не падай духом, трудись, преодолевай лагерные несказанные трудности, — глядишь, несмотря на сталинизм, выбьешься в гении…

В те годы в Степлаге кандидатов в гении хватало, их очень жалел Эфроимсон. На свою скамейку близ биолаборатории он часто приглашал их побеседовать, отвести душу. Они нередко просили его предугадать их будущее. И он говорил:

— Юрий Грунин станет большим поэтом. Он трудолюбив, даже по ночам пишет стихи, я видел.

— Зонин создаст новые повести о моряках, ему будут аплодировать благодарные читатели — офицеры и матросы Балтийского и северных морей…

— А вот ты, Бруно, ничего, наверное, уже не сочинишь. Я не вижу тебя у рояля в КВЧ месяцами. Судя по твоей песне «Огонек», ты очень талантлив. Но ленив, увы…