Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

«Папа не предал своих идеалов, не сломился, остался сильным, верным, надежным».

Да, Иван Михайлович не предал своих светлых идеалов. И если до необоснованного ареста, как написала мне СИ. Гронская, он был «покровителем (в хорошем смысле слова!) многих писателей, художников, интеллигентов, часто рискуя не только репутацией, но и жизнью», то в Воркуте он стал такой же надежной опорой для заключенных. К нему приходили за советом, помощью…

Светлана Ивановна подарила мне книгу Ивана Гронского «Из прошлого…» (Москва, «Известия», 1991 год). Так вот я в ней вычитал такой эпизод. Приходит к Гронскому уголовник, спрашивает:

«Папаша, нельзя ли посоветоваться? Мне предлагают работать комендантом в шахте. Разрешишь ты пойти или нет?»

Гронский, чтобы поддержать его, разрешает. И объясняет ему: комендант шахты следит, чтобы шахтеры с собой не брали спичек под землю, ибо забои полны газа. Кто-нибудь забудет об этом, скрутит цигарку, чиркнет спичкой — и пропал сам, пропали его товарищи — взрыв. Так что быть комендантом — это не ущемление интересов заключенных, а наоборот, забота о них. И Гронский говорит уголовнику:

— Так что тебя не назовут сукой, можешь идти работать комендантом!

Через неделю-две появляется знакомый Гронского:

— Что тебе подарить, старик, за хороший совет? Спирт? Наркотики?

Иван Михайлович смеется:

— А зачем мне это «добро»? Лучше хорошую книгу подари, если сможешь.

Вскоре уголовник приносит ему книгу «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография». Поясняет:

— Я попросил в книжном магазине лучшую в мире книгу. Мне сказали: лучшая в мире книга — это биография Сталина.

Ну, что ты будешь делать! Засмеялся Гронский, поблагодарил уголовника за «лучшую в мире книгу». А сам задумался-пригорюнился.

Да, отношения со Сталиным у него были не ахти какие — сложные, противоречивые. В своей книге «Из прошлого…» Иван Михайлович дал, пожалуй, самую объективную характеристику вождю всех народов. В частности, он подметил:

«Сталин — гениальный артист. Талант мгновенного перевоплощения был у него поистине шаляпинских масштабов. Вот, например, беседует Сталин с человеком. Ласков. Нежен. И улыбка, и глаза — все искренне. Придраться не к чему. Провожает до дверей. И уже через несколько секунд совсем другое выражение лица. Говорит: „Какая сволочь!“

„Товарищ Сталин, вы же только что другое говорили!“ — „Надо было подбодрить, чтобы работал“».

Некоторые писатели до сих пор представляют Гронского лучшим другом Иосифа Сталина, почитателем ума диктатора. Это отнюдь не так. Гронский сам был необычайно сильным человеком, самобытным, большой творческой личностью. Журналисты, работавшие с ним в редакциях газеты «Известия», журнала «Новый мир», называли его редактором от Бога. В отличие от других редакторов того времени он не заглядывал в рот Хозяину, не восхвалял его, не позволял лгать себе в каждой строчке, писать доносы на коллег в карательные органы, чернить их в газете.

Когда Ивана Михайловича назначили ответственным редактором газеты «Известия», она стала пользоваться большой популярностью в народе, ее читали, выхватывая друг у друга из рук. «Правду» тех времен считали лживой, «Известия» — говорящей более объективно и правдиво.

Спросите: что такое газета вообще? Отвечу: газета — это прежде всего стиль поведения редактора. Каков руководитель СМИ, такова и сама газета.

Когда редактором «Известий» одно время был Николай Бухарин, многие журналисты этой газеты были растеряны, они не знали, что, как писать.

Сам Бухарин вел себя не доблестно, терялся при возникновении конфликтов, лебезил перед членами ЦК, вождем. Он то и дело звонил Сталину: «Коба, Кобочка, скажи, подскажи, не мучай, будь добр…»

Гронский не гнул спину перед Сталиным, сам решал, что печатать и как печатать. Он не изображал из себя «героя», как это сейчас делают некоторые главные «цензоры» прессы, пекущие серенькие, но правильные газеты, как в советские времена, без гвоздевых проблемных и критических материалов, далекие от интересов налогоплательщиков, то бишь людей.

Любимая фраза у Гронского была:

— Наверное, это интересно людям, и поэтому это будем публиковать.

Заметьте: интересно не Сталину, не Калинину, не Политбюро, а людям. Потому Иван Михайлович много раз попадал под критику Иосифа Виссарионовича, его пытались сто раз освободить от занимаемой должности, но, конечно, прощали до поры до времени.

А Иван Михайлович продолжал придерживаться своей линии. Известен такой факт. Правительство Муссолини снарядило экспедицию дирижабля «Италия» к Северному полюсу, чтобы в этом районе земного шара открыть итальянские земли. «Авантюра генерала Умберто Нобиле», — так назвали эту экспедицию в народе. Однако она не удалась — дирижабль обледенел, грохнулся о мерзлую землю и разбился. Все страны мира бросились искать исчезнувшую команду летательного аппарата. Однако безуспешно — воздухоплаватели исчезли в белых ледяных глыбах Арктики.

Узнав об этом, Иван Михайлович поднял в «Известиях» кампанию за поиск пропавших без вести итальянцев, хотя хорошо знал, что Политбюро приняло решение не вмешиваться, никого в Арктику не посылать.

«Это не по-людски!» — подумал Гронский, и в газете появилась серия материалов в защиту идеи посылки наших кораблей в район крушения дирижабля.

В результате Политбюро спешно пересмотрело свое решение, и в Арктику послали теплоходы «Красин» и «Малыгин», а также самолет. На кораблях устроили свои корпункты и сотрудники «Известий». В результате эта газета — единственная в мире — подробно сообщала о походе спасателей. «Красин» выручил всю группу Нобиле. Летчик Борис Чухновский первый обнаружил ее, дал радиограмму, совершив героическую посадку в торосистые льды. Вся мировая пресса гудела о подвигах Советского Союза.

Однако Сталин был недоволен. Он весьма прохладно стал разговаривать с Гронским, заявив, что тот как редактор «нарушил обычные нормы связи газеты с ЦК». И если бы инициатива «Известий» не была одобрена мировой прессой, то уже тогда бы Гронского исключили из партии, а там…

Без разрешения Сталина Иван Михайлович Гронский пригласил в СССР писателя Анри Барбюса, которого в то время обвиняли в троцкизме, устроил в «Метрополе» банкет в его честь. И Гронский, и Клара Цеткин, и Сэн Катаяма произнесли восторженные тосты, в которых назвали Барбюса «совестью французского народа», «великим писателем Франции». И вдруг ложка дегтя в бочке меда! Бела Иллеш спрашивает: «Иван Михайлович, вы согласовали текст своего выступления в ЦК? Нет! Но я же не согласен, ведь он троцкист».