Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

Когда Сервантес вернулся в Испанию, он сказал брату:

— Вот теперь я буду писать, Родриго. Мне есть что сказать людям. Я потерял левую руку, но ведь цела правая!

Многие читатели России ничего не знали о славной биографии Сервантеса, его считали вздорным фантазером, писателем с больным воображением. Выгодская доказала, что за этим «воображением» была большая жизнь, полная отваги и героизма. И она говорила молодым: не спешите, прежде чем хвататься за перо, писать, надо прожить долгие годы, надо пройти сквозь огонь и пекло, надо познать жизнь во всем ее многообразии. Только вобрав в себя житейский опыт, много увидев и узнав, берись рассказывать об этом людям. Иначе будет сплошная фальшь, далекая от истины…

Свое произведение о Сервантесе Выгодская назвала «Алжирский пленник». И оно покорило читателей правдой жизни, простым и чистым языком, большой любовью к Сервантесу, страницы биографии которого Эмма впервые открыла людям.

Слава пришла к молодой писательнице. Но вскоре жизнь ее омрачили черные тучи сталинизма. Ее доброго Давида арестовали по навету завистников.

Давид Исаакович чувствовал, что за ним должны прийти чекисты как за врагом народа — бухаринцем, он стал часто посещать порт, уточнять, какие куда корабли идут, как попасть на них. Он намечал бежать из кровавой России в Испанию или Латинскую Америку, боялся, что его арестуют прямо тут, на причалах, где швартуются пассажирские и грузовые суда.

Но его арестовали не в порту и даже не в редакции, а дома. Мариэтта Шагинян в журнале «Наш современник» № 8 за 1964 год рассказала: «Во второй половине 30-х годов ночной стук в квартиру был страшным событием. За ним следовало несчастье и разлука.

У Давида Выгодского были жена и маленький сын. Ночью к нему постучали. Он простился с женой и сыном, веря, что скоро увидит их, зная, что за ним нет вины перед Родиной. И с этой ночи ни жена, ни сын никогда больше не увидели его добрых, ласковых глаз из-под нависших над ними дремучих бровей, не услышали его негромкого голоса с неизменными нотками юмора в нем, не встретили его в дверях в обычной старенькой курточке со связкой книг под мышкой. За Давидом Выгодским замкнулась стена молчания».

Обвиненный в непонятных преступлениях по статьям 58-8, 58–10, 58–11 УК РСФСР, Давид Исаакович долгое время находился под следствием. Он все отрицал, кроме симпатии к Николаю Бухарину. Неужели за это расстрел?

Эмма Иосифовна не верила в падение Давида Выгодского, как не верили в это его друзья-писатели. Она умоляла их встать на защиту опального мужа, и в НКВД посыпались письма от прозаиков и поэтов. Первым обратился в органы писатель-орденоносец Борис Лавренев. В письме от 13 ноября 1939 года он так охарактеризовал нашего героя:

«Давида Исааковича Выгодского я знаю с момента моего возвращения в Ленинград из Красной Армии, с конца 1923 года. Встречался с ним в основном на работе в Правлении Союза писателей, в ряде комиссий и секций ССП.

Все это время Д.И. Выгодский производил на меня впечатление человека с исключительно сильно развитой общественной жилкой, энтузиаста распространения в нашей стране классической западной литературы (в особенности он был горячо увлечен испанской литературой). Все поручения и работы, которые ему давались Союзом советских писателей, Д.И. Выгодский проводил очень добросовестно и с большим увлечением, не формально.

Со стороны общественной оценки Выгодский пользовался в ССП настолько большой популярностью и уважением, что, как мне известно, парторганизация ССП предлагала Д.И. вступить в партию, и на партсобрании ему были даны лучшие отзывы. Никогда мне не приходилось слышать от Выгодского или о Выгодском хоть что-либо, что нарушило бы мое представление о нем как о советском человеке и хорошем товарище».

Борису Лавреневу вторил другой писатель-орденоносец, не менее знаменитый в то время Константин Федин. 19 ноября 1939 года он отправляет в органы письмо следующего содержания:

«Давида Исааковича Выгодского я знаю на протяжении многих лет, начиная с 1921 года. Знаю по работе в редакции журнала „Книга и революция“, в котором он выступал как критик и библиограф, знаю как переводчика и поэта по отдельным его работам, например, по переводам с украинского. Он специализировался в романских литературах, главным образом как испанист, и, накопив в этой области громадный опыт, стал признанным в среде переводчиков работником. Он является также весьма видным знатоком русской поэзии, особенно библиографии поэзии советского периода.

Весьма часто встречал я Д.И. Выгодского на общественной работе в литературных организациях Ленинграда. К этой работе он относился образцово и снискал к себе уважение всех писателей.

На меня Выгодский всегда производил впечатление хорошее. Это человек от природы общественный, деятельный, неустанно работающий и очень скромный. В честности, прямодушии, нравственной чистоте его у меня никогда не было повода усомниться. По-моему,

Выгодский предан советской литературе совершенно бескорыстно и глубоко искренне».

В защиту Выгодского выступили Юрий Тынянов, Виктор Шкловский, Михаил Зощенко, Михаил Слонимский и другие писатели. Но следователь, прочитав все эти письма, сказал Давиду Исааковичу:

— Не поможет тебе литературная братия, не поможет! Предлагали ведь тебе в партию вступить — а ты отказался. Выходит по всему, все равно ты — контрик! Будем думать.

И додумались, приговорили: пять лет Карлага. И, может быть, Давид Исаакович выдержал бы, если бы в глубоких медных шахтах Джезказгана не заболел силикозом.

Его всячески поддерживали друзья-писатели, жена. Первый год Отечественной войны Э.И. Выгодская провела в осажденном Ленинграде, принимала участие в оборонных работах — копала противотанковые рвы, дежурила в госпитале. Последующие годы прошли в эвакуации в Пензенской области на сельскохозяйственных полях, растила пшеницу, картофель. При этом никогда не забывала Давида, присылала ему посылки, письма. Он отвечал ей с тоской и печалью в строках. За полтора года до смерти Давид прислал ей стихи из Карлага:

О Родина, в последний час,Пока рассудок не угас,Клянусь последним взлетом, мысли,Что я от разрушенья спас,Клянусь слезами, что навислиНа уголках потухших глаз, —Я верен был своей ОтчизнеИ верным, ухожу из жизни…

Ранняя смерть Давида Выгодского подкосила последние силы Эммы. Она еще упорно боролась за жизнь, за реабилитацию своего возлюбленного. Но так и не дождалась часа справедливости, в 1949 году Эммы Иосифовны не стало. Потребовались усилия всей Ленинградской писательской организации, чтобы в 1957 году Военный трибунал Военного Ленинградского округа принял постановление о полной реабилитации узника Карлага, талантливого поэта, переводчика Давида Исааковича Выгодского.