Безымянные тюльпаны. О великих узниках Карлага (сборник) - Валерий Могильницкий

К сожалению, где-то на четвертом курсе молодого поэта исключили из Литинститута с убийственной для него формулировкой: «творческая несостоятельность». На самом деле все обстояло иначе: не за это пострадал Игорь Шишканов (его стихи были безупречными с точки зрения литературной), а за анекдоты о шамкающем генсеке Леониде Ильиче Брежневе…

— Как не везет талантливым людям на Руси! — с огорчением произнес в тот день Иван Михайлович Гронский. — Поэта Павла Васильева, моего шурина, довели до расстрела, смертного кровавого одра Сталин и его клика. Теперь молодых травят подхалимы нового «вождя» Брежнева. Не позволю!

К огорчению, неожиданная кончина Ивана Михайловича Гронского не позволила ему довести дело с Шишкановым до победного конца, восстановления его в Литинституте… А других защитников в то время у Игоря не оказалось. Он вернулся в Караганду похудевшим, с заплаканным лицом, опущенными руками. Потребовалось немало времени, чтобы поэт снова поверил в себя, свой талант, свою звезду…

— Я тогда говорил Игорю: бери пример с Ивана Михайловича Гронского! — рассказывал мне Виктор Григорьевич Шишканов. — Сколько мучений выпало на долю этого человека, сколько сталинских тюрем и лагерей! А он выстоял, продолжал писать даже в тусклых бараках Воркуты и Актаса.

Тогда я впервые задался вопросом: кто же такой Иван Михайлович Гронский? И выяснил, что он был довольно крупной фигурой XX столетия, председателем оргкомитета по созданию Союза писателей СССР, ответственным редактором газеты «Известия» и журнала «Новый мир». В 1938 году его неожиданно для всех арестовали как руководителя контрреволюционного центра в Кремле, а затем вручили обвинительное заключение по статье 58 пункты 1-а, 7, 8, 11, 17 УК РСФСР — измена, вредительство, террор, участие в «антисоветской организации». Он был осужден к 15 годам ИТЛ. Вскоре его отправили по этапу на дальний Север, конечный пункт — Воркута.

В лагере Гронскому вручили кайло и лопату. Он бил ими по промерзшей земле, копал ямы под фундаменты будущих тюрем. Сколько ни размышлял, за что же его забросили в Воркуту, так и не смог сделать никаких выводов… И еще сильнее вгрызался в ледяную землю.

Жизнь не раз поворачивалась к Гронскому самой страшной стороной, но он никогда не пасовал перед несправедливостью, мужественно и стойко преодолевал невзгоды. Конечно, в жестоких лагерных условиях некоторые люди паниковали, впадали в отчаяние, а то и попадали в тюремные психушки.

Как-то Иван Михайлович встретил на общих работах знакомого литератора. Кусая ногти, тот, увидев Гронского, запричитал:

— Никогда больше не буду писать, никогда! В нашей стране все истолковывается наоборот, все мыслящее уничтожается, как мусор… — и завыл: — Горе нам, горе! Горе и смерть со страхом!

Гронский молча выслушал нервного литератора и тихо сказал:

— Не теряй достоинства, друг!

И увидел, как в глазах заключенного вдруг зажегся огонек надежды, он гордо поднял свою поникшую голову и впервые за кои-то дни улыбнулся. Да, конечно, нельзя терять достоинства, подтверждал его взгляд, и в лагерях надо жить в соответствии с требованиями чести, прилично и пристойно.

А Гронский продолжал:

— Веди себя как на воле, будто ты не осужденный, а свободный человек, и не только равный лагерному начальству, но и наблюдающий за ними. Ведь их со временем перестреляют как бешеных собак, осудят, как Ягоду, Ежова, а тебя реабилитируют, и ты обо всем этом напишешь правду!

Удивительной силой обладают слова, сказанные вовремя, к обстоятельствам и к сердцу человека. «Словом можно убить, словом можно спасти, словом можно полки за собой повести…»

Сколько раз убеждался в силе этих строк Иван Михайлович Гронский! В Воркуте после земляных работ он трудился на шахтах, на строительстве механического завода. Однажды его вызвал хозяин всех воркутинских лагерей Мальцев и говорит:

— Все знают вас как честного человека. А на кухне лагерного пункта № 1 воруют, вроде бы и сам начальник не только дровами и углем казенным балуется. Как бы они не изворовались в пух и прах. Будь добр, помоги разобраться с мошенниками!

Гронский принял дела на кухне, понаблюдал за порядком: действительно, вор на воре и вором погоняет. Заведующий каптеркой каждый день отливает десять литров растительного масла начальнику ОЛП, пять литров себе и так далее. Также и продукты на сторону: хлеб, рис, пшено, сахар, муку, мясо… Что же остается заключенным? Не зря из-за плохого питания половина списочного состава зэков в больнице лежит…

Когда начальник ОЛП старший лейтенант Харисов явился за продуктами, Гронский не выдержал и сказал ему прямо:

— Хватит воровать «лошадей»! Еще в древности говорили: «Всякое ремесло честно, кроме воровства». Что противозаконно, то не сладко….Не дам тебе ничего!

Сказать такие слова начальнику лагпункта заключенному Гронскому было нелегко. Но он почувствовал вдруг на себе всю ответственность за истощенных зэков, искусственно созданный дефицит продуктов в столовой. И крикнул старшему лейтенанту:

— Иди помолись, Иван Васильевич, за голодных зэков, у которых ты отнимаешь последнюю осьмушку хлеба.

Харисов ничего не ответил, больше того — онемел, так подействовали на него божьи слова Гронского. Не ругался, не угрожал пистолетом, как другие офицеры, однако лицо его перекосило до неузнаваемости, до синей злобы и красной мести. Вечером он все-таки собрал у себя всю свою шайку-лейку и сдавленно произнес:

— Гронского не трогать, чую: он «подсадная утка» от генерала. И животы-утробы свои подожмите пока. Как уйдет этот писака из лагпункта, за наши ворота, так начнем опять шевелиться…

И действительно, пока Гронский «сидел» в столовой, голода не было. А как ушел работать на шахту, опять начались съестные погромы. Ибо никто не говорил обидных и грозных слов правды Харисову. И тот опять распоясался. Но не дремал Гронский. Выйдя из шахты, черный и грязный от воркутинского угля, он взял с собой друзей-доходяг и пешком через всю метельную степь к генералу Мальцеву добрался… И старший лейтенант Харисов был снят с работы, так как значения предупредительных слов Гронского не уразумел до конца. А вскоре и погоны ему сорвали.

Зэки любили Гронского за справедливость, за то, что умел постоять за них. Многих безграмотных он письму и чтению обучил, к книгам пристрастил. В лагере он продолжал вести дневник тайком от всех, писал очерки, рассказы. Его дочь, Светлана Ивановна Гронская, рассказывая мне об отце в своих письмах, очень точно отметила:

«Папа не предал своих идеалов, не сломился, остался сильным, верным, надежным».