Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

– Это нервы, Айи. Каждая девушка переживает перед свадьбой. Это нормально. Твоя мать нашла для тебя отличную партию. Вы с Ченгом просто созданы друг для друга, – сказала Пэйю.

– Японцы опечатали мой клуб, – сказала я.

Красный конверт выпал из рук Пэйю. Она уставилась на меня, а затем перевела взгляд на Синмэя.

– Какой кошмар, – произнес Синмэй. – Ты рассказала Ченгу?

– Нет.

– Может быть, тебе не стоит говорить ему об этом.

Я не понимала, почему.

Пэйю просмотрела конверты на столе.

– Мы только что договорились о дате. И ты потеряла свой бизнес… Они ведь не отменят свадьбу, правда?

Синмэй ничего не сказал, и я подумала, что впервые в жизни ему стало жаль меня.

До сих пор мне не приходило в голову, что из – за наложения ареста на мой бизнес, брак с Ченгом больше не представлял собой идеальную договоренность.

* * *

Тишина снова подползла на своих холодных лапах и бесшумно заскрежетала зубами. У меня по коже пробежали мурашки, и я задрожала.

Я была бедна. Потеряла свой клуб, свой бизнес, и теперь у меня ничего не осталось.

«У тебя должны быть деньги и собственные вещи, чтобы люди относились к тебе с уважением», – сказала мне мама, когда мой отец-наркоман продал ее приданое, гору на окраине Шанхая, чтобы купить наркотики. Его зависимость становилась все сильнее, темперамент менялся, и он бил ее, когда она отказывалась давать ему деньги. В конце концов он заболел и умер, а несколько месяцев спустя, ковыляя на своих деформированных крошечных стопах, мама собрала вещи для лыжной поездки в Швейцарию. Она сказала, что ей нравилось ощущение полета, и она надеялась, что это путешествие станет началом ее свободной жизни, но она ударилась головой о камень. Позже я узнала, что перед поездкой она тайно изменила свое завещание и добавила в него мое имя, дав мне право на долю огромного состояния моей семьи вопреки традиции, согласно которой женщины не могли наследовать имущество.

И она устроила мой брак с Ченгом по той же причине – чтобы я не была бедной, чтобы обо мне всегда заботились.

Что я наделала?

С Эрнестом все равно ничего бы не вышло, поскольку он был иностранцем, пианистом, бедняком. Он не смог бы обеспечить меня приличным домом, достойным социальным положением или нормальной едой. Мы всегда жили бы в опасности, презираемые враждебно настроенным обществом.

Что мне теперь оставалось делать?

Я подошла к круглой бамбуковой полке и достала маленькую медную угольницу и фарфоровый горшочек, в котором хранилась стружка дерева алоэ. Это был подарок моего третьего брата, прежде чем он отказался от своей доли наследства, чтобы вести уединенную жизнь в храме Цзинань. Мой третий брат и мама оба были буддистами и часто медитировали со стружкой дерева алоэ.

Я зачерпнула немного стружки из горшочка и добавила ее в угольницу с выгравированными извивающимися драконами. Приняв позу лотоса, я зажгла спичку и бросила ее в угольницу. Голубые лепестки пламени замерцали из-под стружки; стебель бледного дыма потянулся вверх, стал набухать, как плод, наполнил угольницу до краев, а затем расцвел в воздухе. Мантия дыма окутала меня.

Я сидела неподвижно, завороженная танцующей в воздухе струйкой дыма. Я вспомнила о своем детстве, о счастливых днях, о звуках рун, которые произносила мама, и о круговороте жизни, в который она верила, пока бледные завитки вращались, росли, превращаясь в большой танцевальный зал, заполненный ожившими фигурами, а затем они удлинились, образуя кости маджонга, шелковые галстуки, знакомый мир дворов, мир без призраков, сомнений и страхов.

Действительно, лучшая жизнь была самой безопасной.

Я почувствовала, словно тяжесть упала с плеч, будто мне отрезали длинные волосы. Я встала, умылась, выбрала синее платье и направилась домой к Ченгу.

* * *

Он жил в резиденции, похожей на мою, с высокими стенами и широкими деревянными воротами. Внутри росли ивы, сосны и какие-то карликовые кусты, названия которых я не знала. Я не была любителем природы, цветов и растений, в то время как Ченг увлекался птицами и животными. Это являлось еще одним различием между нами.

Я задавалась вопросом, что он скажет. Он не просил меня сесть к нему на колени с того самого вечера, когда я отказала ему, и с тех пор мы почти не разговаривали. Отменит ли он свадьбу?

Он находился в своей комнате для игр, украшенной лошадьми и петухами. В комнате было холодно, но он облачился в бордовый бархатный халат на подобии пиджака с широким черным воротником, который едва прикрывал его обнаженные мускулистые руки и грудь. Он курил и кормил розового зяблика в бамбуковой клетке. Сигаретный дым поднимался от пальцев к птице, а она, словно пьяная, переваливалась с одной бамбуковой перекладины на другую.

– Похоже, ему не нравится дым, – заметила я.

– С ним все будет в порядке. – Ченг сел на бамбуковый шезлонг с подушкой из розового шелка, и закинул ногу на ногу. У него были большие стопы, чем его мать постоянно хвалилась. Она считала это хорошим признаком того, что он будет твердо стоять на ногах, но это также означало, что всю его обувь приходилось шить на заказ.

У него было много поклонниц, или любовниц, как я бы их назвала. Одна была дочерью генерала, другая – популярной певицей и актрисой. Некоторые были намного старше его. Он никогда не рассказывал мне ни об одной из них, но я имела особый подход к Ину, который не мог держать язык за зубами, когда хотел занять у меня денег. Ин с явной завистью говорил, что женщины любили Ченга.

Ченг внимательно осмотрел мое платье.

Я специально надела китайский бюстгальтер, чтобы избежать критики.

– Разве тебе не следует надеть еще что-нибудь сверху?

Я поморщилась.

– Мой клуб опечатали. – сказала я, уставившись на пучок розовых перьев на голове птицы. Слова проходились по сердцу, словно лезвие, с каждым разом все глубже врезаясь в мою плоть.

– Ты сама навлекла это на себя. Я же предупреждал тебя.

– Я подумала, тебе следует знать на случай, если ты передумаешь насчет свадьбы.

Он курил. Пепел упал на его бархатные брюки.

– О чем ты говоришь? Это наша свадьба.

– Может, ты хочешь рассказать об этом своей матери.

Он склонил голову набок, казалось, ему хотелось проявить свойственное для него высокомерие и сказать, что это решение остается за ним, но он всегда был маменькиным сынком. Он бросил сигарету на пол, растоптал ее и позвал слугу.

Его мать, моя тетя, вошла, покачиваясь на своих