Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поклонилась.
– Добрый день, тетя.
– Айи, Пэйю сказала, что ты наняла белого пианиста. Это правда? Ты должна была мне сказать. Что ты здесь делаешь? Что происходит с твоим клубом? Какие еще проблемы?
Ченг прочистил горло.
– Мама, клуб Айи закрыли. На самом деле, ничего страшного. Я как раз рассказывал ей о нашей свадьбе.
– Закрыли! Ай-ай-яй. Какой ужас! Почему ты не сказал мне раньше? Я только что разослала приглашения.
– Мам, – произнес Ченг.
Она вздохнула.
– Ты так молод и наивен, сын мой. Наша семья ценит честь и свою репутацию. Мы держим свое слово. Но мир изменился. Ни у кого больше нет порядочности. Ужасная погода, просто ужасная! В наши дни все катится под откос. – Она развернулась и ушла.
Молча я села на плетеное кресло рядом с Ченгом. Щеки пылали от унижения – моя тетя всегда знала, как оставить последнее слово за собой. И все же я собиралась научиться мириться с ее присутствием. И я могла представить свою жизнь с Ченгом, когда мы поженимся и станем делить лишенное страсти супружеское ложе, такое же холодное, как замерзший зимний пруд. Возможно, это было величайшим счастьем, поскольку с Ченгом я чувствовала себя в безопасности, чего никогда не смогла бы иметь с Эрнестом.
Глава 46
Эрнест
Прошло два дня с тех пор, как он отказался дать свое согласие на удочерение. Мириам дулась. Днем она ускользала на улицу, а к вечеру возвращалась и спала на куче сложенных в углу пальто. Когда он попытался заговорить с ней, она закричала:
– Ты разрушил мою жизнь. Оставь меня в покое!
Чувство вины росло в нем с каждым ударом сердца. Ему не терпелось сделать что-нибудь, чтобы загладить свою вину перед ней. Он отправился на поиски книжных магазинов, где продавались книги на английском языке, и наконец нашел один. Он купил словарь Вебстера за пять американских долларов и оставил его на куче пальто, где она спала. Когда Мириам увидела словарь, она взяла его в руки, подержала и повернулась к брату спиной.
Он мог сделать большее. Он отправился на поиски пекарни и нашел одну в Поселении, рядом с церковью, она принадлежала мистеру Кайзеру, тучному американцу, и его жене. Пекарня была переполнена европейскими беженцами, одетыми в двубортные пальто и шляпы, которые ему были хорошо знакомы. Эрнест рад был видеть этих людей несмотря на то, что они были из разных стран. Сияя от счастья, Эрнест спросил мистера Кайзера, не сможет ли тот напечь немного пфаннкухенов.
Мистер Кайзер покачал головой.
– Мы печем только хлеб и рогалики, сэр.
Поэтому Эрнест купил в пекарне немного муки, а еще пять долларов потратил на два яйца и дорогое молоко – молочные продукты были редкостью и их было трудно найти. В полутемной кухне, расположенной в конце коридора, он смешал ингредиенты и готовил пфаннкухены с таким усердием, будто от этого зависела его жизнь. А, когда наконец дюжина золотых пфаннкухенов была готова, сложил их на тарелку и оставил в кастрюле, чтобы они не остыли.
Когда Мириам увидела пфаннкухены, она что-то буркнула и отвела взгляд, но как только Эрнест отвернулся, схватила кастрюлю и съела все в коридоре.
Эрнест вздохнул с облегчением. Ему уже не вернуть ту жизнь, которую она потеряла, но он собирался делать все возможное, чтобы извиниться за свое упущение, и показать ей свою любовь и заботу. Он поклялся больше никогда и ни за что не пренебрегать ею.
* * *
Наступил первый день декабря. Он ничем особо не отличался от других дней и при обычных обстоятельствах соскользнул бы в мутную реку истории, как промокший лист. Но именно в этот день они должны были уехать в Гонконг.
Утром Эрнест напомнил Мириам, что днем отплывает их пароход. Она огрызнулась и ушла из дома. Он почесал подбородок, надеясь, что она вернется вовремя.
До отправления оставалось еще несколько часов, поэтому Эрнест снова отправился в пекарню мистера Кайзера. Он отведал рогалик с арахисовым маслом, так как джем и сливочное масло были в дефиците. Но арахисовое масло хорошо сочеталось с рогаликами, оно имело насыщенный ореховый вкус, а рогалик только что достали из печи.
Напротив него за столиком сидел старик в фетровой шляпе и внимательно читал газету. Внезапно он отодвинул ее в сторону и всхлипнул.
Эрнест узнал мистера Шмидта, человека, который одолжил у него зубную щетку в жилом доме на Пешеходной набережной.
– Мистер Шмидт? Я – Эрнест Рейсманн. Помните меня? Так рад вас видеть. Что случилось?
– Прочтите это! Германия. Германия… – Старик задохнулся от нахлынувших чувств и сунул в руки Эрнеста «Шанхайскую еврейскую хронику». Вокруг них собралась толпа, чтобы узнать, в чем дело.
Может быть, Германия полностью уничтожила Британию. Или, возможно, Гитлер был мертв. Эрнест разложил газету на столе. Не в силах поверить в то, что он только что прочитал, он перечитал это снова.
Речь шла не о войне, а о нем самом. Правительство Германии объявило, что еврей, живущий за границей, не может быть гражданином Германии, и все имущество евреев будет передано Третьему рейху. Это было официальное заявление. Он, родившийся в Берлине, говоривший по-немецки, учившийся в немецких школах, отпраздновавший бар-мицву в изысканном ресторане в центре Берлина, игравший на фортепиано в концертных залах и уютных квартирах недалеко от Бранденбургских ворот, катавшийся на лыжах на курорте Алпьзее-Грюнтен и купивший свою «Лейку» в берлинском магазине, больше не был гражданином Германии. После всех погромов, страданий и боли, причиненных его сестре и родителям, а также несмотря на неизвестность перед его Мириам будущим, нацисты по-прежнему не оставляли его в покое.
Эрнест достал из кармана паспорт и вырвал первую страницу, вторую, а затем разорвал его целиком. Теперь он был человеком без родины. Случалось ли такое раньше? Редкость, трагедия, человек без родины.
Он засмеялся и не мог остановиться, даже когда из глаз полились слезы. Отныне он был скитальцем, бродягой, ненужным своей стране, свободным от обязательств, неустановленной личностью.
Мистер Шмидт простонал:
– О
