Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко

посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нужными усладительницами наших горестей»). Но при этом она подчеркивает второстепенность занятия литературой перед «хозяйственными попечениями», что вписывается в представления эпохи о литературном труде. Не только предисловие, но и тот факт, что Бунина адаптировала текст Баттё, то есть подобрала примеры из русской литературы (преимущественно цитируются Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин и особенно И. И. Дмитриев), — подтверждают предположение, что она претендовала на роль более значительную, чем просто переводчицы.

Венди Росслин усматривает в подборе текстов для публикации стремление Буниной «к балансу между поэтикой архаистов и карамзинистов»[459]. Однако внимательное чтение позволяет, на наш взгляд, внести коррективы в эту интерпретацию. Среди цитируемых в переводе авторов были не только Дмитриев и Державин, но и Сумароков, Херасков, Хемницер, имевшие репутацию классиков, а отнюдь не «устаревших» поэтов. Что же касается Державина, то до основания «Беседы» в 1811 году он не считался архаистом.

Венди Росслин предположила, что название книги было полемическим: Бунина полемизировала с Аполлосом (Байбаковым), выпустившим в 1774 году книгу под названием «Правила пиитические: В пользу юношества, обучающегося в Московской славяно-греко-латинской академии, в Заиконоспасском монастыре»[460]. С нашей точки зрения, это не вполне так: целевой аудиторией «пиитик», как правило, были именно «юноши» (ср. «Краткая риторика в пользу любящего российский слог юношества», 1801, «Поэзия в пользу юношества, обучающегося в Харьковском коллегиуме», 1805). Кроме того, если предположение Росслин верно и перевод был выполнен, чтобы предложить его женским учебным заведениям, то речь идет не о полемичности, а скорее о параллели. Росслин считает, что поэтесса взялась за адаптацию Баттё не в последнюю очередь для того, чтобы привлечь покровителей, и «предложила книгу Марии Федоровне, вероятно, с помощью Ахвердова»[461]; в пользу предположения свидетельствует помета, что книга вышла «по имянному повелению ея императорского величества вдовствующей императрицы». Еще одной неочевидной причиной выбора Буниной Баттё для перевода Росслин считает востребованность книги в учебных заведениях. Впоследствии Главное правление училищ приобрело 225 экземпляров «Правил поэзии» в переводе Буниной. Вероятно, этому способствовала протекция Марии Федоровны, а возможно, и протекция учителя Буниной — П. И. Соколова. Таким образом, поэтесса, как было сказано выше, заявила о себе как об учительнице «девиц» и укрепила свои позиции в литературе.

Уже в 1800‐х годах складывается репутация Буниной как русской Сафо. Е. В. Свиясов рассмотрел сравнение с Сафо как компонент репутации нескольких русских поэтесс, но сосредоточился преимущественно на одной фигуре: по его мнению, в начале XIX века «общепризнанной „русской Сафо“ становится первая профессиональная поэтесса А. П. Бунина»[462]. Он указал, что автором этой номинации был Шаликов (об этом см. ниже), но ограничился преимущественно перечислением случаев прямого именования Буниной Сафо, поэтому собранный им материал нуждается в интерпретации и уточнении, что в некоторых случаях позволяет пересмотреть его выводы. В частности, Свиясов, рассуждая о популярности сравнений Буниной с древнегреческой поэтессой, отметил несколько именований ее Коринной. Исследователь предположил, что Бунина является адресатом стихотворения В. В. Измайлова «К ней же или к новой Коринне» (Вестник Европы. 1813. Ч. 70. № 13. С. 8–14). Это послание явно имеет мадригальный характер и связано — через адресата — со стихотворением «К смоленской красавице (Экспромт, написанный по ея отъезду в час утра)», опубликованным в том же номере журнала на соседних страницах. Следует отметить, что согласно «Сводному каталогу сериальных изданий» адресатом двух этих стихотворений является А. П. Бунина. Вероятно, предположение основано исключительно на номинации «новая Коринна», в самих стихотворениях это имя никак не обыгрывается, в мадригалах, посвященных поэтессе, красота никогда не фигурировала как составляющая комплимента. Прежде всего следует заметить, что все известные адресации поэтессе исполнены почтения и никогда — куртуазности (как в случае обращений Измайлова), да и о связи Буниной со Смоленском ничего не известно.

Греческая поэтесса Коринна являлась, по наблюдениям Катрионы Келли,

одной из характерных моделей женской личности в неоклассической традиции (в России, как и везде). Как гласит биографическая легенда, она была одновременно скромной (Коринна упрекала свою современницу Миртис за то, что она осмелилась соперничать с Пиндаром) и амбициозной (как принято считать, она сама победила Пиндара в поэтических состязаниях не менее пяти раз). Другим характерным персонажем сентименталистских стихов была Сафо, которая в восемнадцатом веке воспринималась вовсе не как символ женской однополой любви. Главным компонентом ее биографии являлся факт, что она была несчастной отвергнутой пастухом Фаоном, а также подругой и наставницей молодых женщин[463].

Катриона Келли не уточняет, кто именно удостаивался чести называться Коринной. Известны как минимум два случая, но они относятся к более позднему времени. Так, например, рано умершая поэтесса Елизавета Кульман, впечатленная легендой о Коринне, по предложению ее учителя, Карла Гроссгейнриха, фактически участвовала в литературной мистификации, когда написала стихи, которые можно было бы выдать «за верный и прекрасный перевод собственных сочинений Коринны», якобы найденные «случайно между рукописями греческого монастыря»[464]. После выхода «Стихотворений Коринны» Кульман провозгласили «северной Коринной» с подачи ее учителя, а впоследствии — главного создателя ее биографического мифа. Другой общепризнанной «северной Коринной» была Зинаида Волконская.

В 1800‐е годы, когда Бунина входила в литературу, более частотными были сравнения пишущей женщины с Сафо. Сравнение с Коринной, вероятнее всего, актуализировалось в России в 1809 году после выхода на русском языке романа Жермены де Сталь «Коринна»[465]. Это подтверждает, например, текст Шаликова в честь отъезда Буниной в Англию — один из немногих случаев, где поэтесса сравнивается с Коринной, но не греческой, а итальянской:

Она справедливо может называться Северной Кориною — по сходству в характере сочинений ея с сочинениями Корины Итальянской — сего идеального существа, представленного пленительною кистью Госпожи Сталь[466].

Имя же Сафо давно и повсеместно использовалось при характеристике женщин-сочинительниц.

Одно из первых сравнений русских поэтесс с Сафо относится еще к середине XVIII века (автор — И. Рудаков): «В России Сафо есть, и Сафо не одна. / Хотя, Россия, ты от солнца удаленна»[467], — «Сафо» в данном случае равно «поэтесса». Номинация «русская Сафо» составлена по тому же принципу, что и, например, «Северный Пиндар», «русских стран Малерб» и т. д., однако здесь решающим явилось не жанровое предпочтение автора, а его гендерная принадлежность. Как установил Е. Свиясов, впервые адресно эту комплиментарную номинацию использовал А. П. Сумароков в анакреонтической оде,