Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проскурин, опираясь на свидетельства Грота, связывает эпиграмму с предполагаемой влюбленностью Буниной в И. И. Дмитриева; в таком ключе эпиграмма прочитывается как реплика уставшего от любовных признаний поэта. Интересно отметить, что эта эпиграмма была вновь опубликована в «Вестнике Европы» (1810. Ч. 50. № 5. С. 32), после того как в предыдущем номере было впервые напечатано программное стихотворение Буниной «Пекинское ристалище» (Ч. 49. № 4. С. 278–280). Возможно, повторная публикация эпиграммы была спровоцирована полемическим характером сочинения, в котором Бунина в аллегорической форме вставала на защиту писательниц. Батюшков, выводя на первый план мотив несчастной любви, как уже отмечалось выше, «обесценивал» репутацию Буниной как поэтессы, которая к тому же пыталась бунтовать.
Если в этой эпиграмме автор лишь сожалеет о том, что сочинительница «пути не знает к морю», то в «Видении на берегах Леты» (1810) он окончательно утопил русскую Сафо в реке забвения:
Тут Сафы русские печальны, Как бабки наши повивальны, Несли расплаканных детей. Одна — прости Бог эту даму! — Несла уродливую драму, Позор для ада и мужей, У коих сочиняют жены[497].Говоря о сочинительницах, Батюшков помещает их в «семейный» контекст: произведение уподобляется уродливому ребенку, а сами писательницы становятся «позором» для «ада и мужей». С начала XIX века такая образность становится характерной для текстов, направленных против женского литераторства. Однако следует учитывать, что
метафорическое обозначение литературных произведений как детищ, «чад» сочинителя — образ древний, корнями уходящий в античность. Соответствующее уподобление часто и охотно использовалось в арзамасском и околоарзамасском кругу, нередко — в шутливо-фривольном ключе[498].
Е. Свиясов отмечает, что адресатом приведенного выше фрагмента из «Видения…» была «писательница Е. И. Титова (1770–1846), сочинившая драму „Густав Ваза, или Торжествующая невинность“. А в строке „Сафы русские печальны…“ помимо Титовой скрыты А. П. Бунина и М. Е. Извекова»[499], — опираясь на письмо Батюшкова Оленину от 23 ноября 1809 года: «Падение в реку сочинительницы Густава и г-жи Буниной и еще какой-то Извековой меня самого до слез насмешили. Желал бы очень напечатать в лицах это все маранье: для рисовщика каррикатур пространное поле»[500]. О. А. Проскурин уточняет:
Хотя Батюшков причислил к лику «русских Саф» еще нескольких дам-сочинительниц (а саму Бунину задвинул на задний план), однако ироническое использование здесь привычной именно для Буниной комплиментарной характеристики («Исчезла Сафо наших дней») свидетельствует, что при создании этого эпизода Батюшков вспоминал прежде всего создательницу «Неопытной Музы»…[501]
Весьма характерно, что для описания творческого процесса в данном случае Батюшков использует гендерно окрашенную, а именно «родильную» лексику: писательницы сравниваются с повивальными бабками, а их сочинения — с «расплаканными детьми». Понятно, что в поэме речь идет о бесталанных, в понимании автора, стихотворицах, но в целом можно заключить, что Батюшков рассматривает женское литературное творчество как нечто противоположное норме, а писательницы представлены у него как те, кто порывает с этой нормой. Их поведение бросает тень на семью («позор для ада и мужей») и других женщин («на дам живые эпиграммы»). Таким образом, формула «русская Сафо» применительно к Буниной прошла стадии от комплиментарной до сатирической.
Сама Бунина продолжала настаивать на скромности собственного дарования: свою первую поэтическую книгу, имеющую программный характер, она назвала «Неопытная муза». Впрочем, несмотря на провозглашаемую Буниной неопытность, критики писали о ней как о первой сочинительнице и главной поэтессе, пишущей для женщин. Восторженная анонимная рецензия (предположительно ее автором был П. И. Шаликов) на книгу вышла в «Аглае». Ее автор писал:
Вам, грации-россиянки, принадлежит в особенности книга; поспешите иметь ее; она писана вашею подругою-соотечественницею; писана так, как немногие в сем роде; прочтете — и захотите прочитать еще десять раз: это истинная Сафо; это ея поэзия, страстная, пламенная, величественная; нет подражания — но все черты, но все оттенки прелестной стихотворицы лезбийской — оттого что природа равно наделила обеих необыкновенным даром изображать состояние души своей: отличительной характер поэзии лирической — и поэзия нашей стихотворицы есть истинно лирическая. С гордостию, достойною вашего сердца, вы скажете ненавистникам ума и талантов женских: «Смотрите! во всех странах были и будут женщины, которые — по крайней мере — не уступают мужчинам в тонкости мыслей, в силе чувства и в искусстве — пленять и трогать мысли и чувства!»[502]
В данном случае следует учитывать, что «Аглая» была ориентирована преимущественно на женскую аудиторию, поэтому рецензент напрямую обращается к читательницам, галантно именуя их «грациями-россиянками», и расставляет особые смысловые акценты. Он подчеркивает, что книга написана «подругою-соотечественницею», что вполне соотносилось с сентименталистскими чаяниями вдохновить российских женщин на активное участие в литературном процессе (как мы писали ранее, чаще всего речь шла о роли культурной посредницы, но иногда встречались и призывы к литературной деятельности).
Вторая часть этой короткой рецензии посвящена сравнению Буниной с Сафо. Описание специфики поэзии Буниной происходит через сравнение со «стихотворицей лезбийской», особенности поэзии Сафо соотносятся с поэтикой автора «Неопытной музы»: «…это истинная Сафо; это ея поэзия, страстная, пламенная, величественная; нет подражания — но все черты, но все оттенки прелестной стихотворицы лезбийской», то есть сначала поэтессу нарекли Сафо, а затем попытались найти в ее поэтике схожие черты с поэтикой настоящей Сафо. Именно это побудило рецензента «Аглаи» заключить, что «природа равно наделила обеих необыкновенным даром изображать состояние души своей: отличительной характер поэзии лирической».
Наконец, третья часть рецензии утверждает равенство женщин и мужчин в «тонкости мыслей, в силе чувства и в искусстве», причем эта часть как бы написана по следам некой полемики («вы скажете ненавистникам ума и талантов женских»), в которой выход талантливой книги, написанной женщиной, должен послужить аргументом.
Рецензия совсем другого рода была опубликована в «Цветнике». Она вышла анонимно, но поскольку в ней особое внимание уделяется басням, вероятно, что
