Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Популярности биографического мифа Сафо в сентименталистскую эпоху способствовало подключение романтического мотива — несчастной влюбленности в пастуха Фаона; в адресных уподоблениях этот мотив оставался обычно нерелевантным (случай Буниной — исключение, о чем будет сказано ниже). Принято считать, что номинация «русская Сафо» — дань политесу, и такого титула удостаивалась едва ли не каждая пишущая женщина: формула «„русская Сафо“ превратилась в форму выражения определенного уважения, питаемого мужчинами-литераторами к женщинам, связавшим себя с литературным трудом»[470]. Бунина в этом отношении не была исключением, скорее даже наоборот — к ней именование «русской Сафо» применялось чаще, чем к другим поэтессам XIX века. Однако интересен ее случай другим: «сафические» проекции были обыграны здесь в комическом ключе. О. А. Проскурин, который проанализировал посвященную Буниной «арзамасскую» речь С. С. Уварова, описал его так:
…комплиментарная формула содержала в себе комический потенциал — уподобление Буниной Сафо по чисто внешнему и, как следствие, мало дифференцирующему и ни к чему не обязывающему признаку (женщина-поэтесса) могло приобрести резкие комические черты[471].
Е. В. Свиясов полагал, что первым назвал Бунину «русской Сафо» П. И. Шаликов[472]. Именно ему, издателю «Московского зрителя», принадлежал, по мнению исследователя, опубликованный в журнале экспромт «К А. П. Б — ой, в день рождения» (1806), снабженный примечанием: «Любезная Сочинительница обличила сама себя в таланте Сафы»:
«Будь Сафою другой!» — Природа изрекла — И стихотворица Лезбийска вновь родилась. Но чтобы ты ее счастливее была, Чтоб жизнь твоя в тоске, в слезах не прекратилась И чтоб Фаон творцом был радости твоей, — Вот пламенна мольба в сей день души моей![473]В том же номере, чуть ниже, был напечатан ответ Буниной:
Нет истины в речах твоих, о автор льстивый! Лишь только оборот в них виден слов игривый. К несчастию, когда родилась я на свет, Природа строгое молчание хранила; Ко счастию, в твоих мольбах мне нужды нет; Где можно, я люблю; не должно — вдруг остыла[474].Это свидетельствует о том, что Бунина знала об экспромте прежде, чем он появился в печати. Номер «Московского зрителя» вышел в свет в июле, можно предположить, что экспромт был подарен поэтессе Шаликовым на день рождения в январе.
В ответе Буниной автору мадригала этикетная скромность, предписанная начинающей стихотворице, соседствует с дружеской вольностью (обращение на ты, «уличение» в лести). Все вместе это делает обмен экспромтами «фактом литературной игры, к тому же игры на публику»[475]. Бунину с П. И. Шаликовым связывали литературные отношения, они познакомились около 1805 года. Бунина передала Шаликову журнал «Лицей» (об этом свидетельствует название другого стихотворения 1806 года: «К А*** П*** Б-й, которая прислала мне в подарок Лицей, желая, чтобы я узнал стихи ея, напечатанные в сем журнале») с публикацией трех ее стихотворений: «К богине сновидений», «При взгляде на гробницы великих: императора Петра I и императрицы Екатерины II в Петропавловской крепости», «Брату моему». В том же 1806 году Шаликов опубликовал четыре стихотворения Буниной в издаваемом им «Московском зрителе» (часть III, август): «Так! Нет тебя!.. И та, которая блистала…», «На случай смерти Николая Петровича Хлебникова», «Два экспромта», «Ответ на вопрос автора предыдущих стихов, можно ли их напечатать в „Московском зрителе“». Об отношении Шаликова к женскому литературному творчеству мы говорили в соответствующей главе, здесь же сосредоточимся на его оценке поэзии Буниной.
Издатель «Журнала для милых» и биограф Буниной М. Н. Макаров утверждал на страницах журнала Шаликова, что Бунина считала последнего своим учителем: «Начальными ея руководителями в стихотворении, как она сказывала, были родной ея племянник Борис Карлович Бланк, известный в свое время стихотворец, и князь Петр Иванович Шаликов»[476]. Вероятнее всего, наставничество — преувеличение, однако Шаликов способствовал утверждению репутации Буниной как первой по дарованию русской поэтессы и «русской Сафо». В упомянутом выше стихотворении «К А*** П*** Б-й…» 1806 года он подчеркнул свою заслугу в открытии бунинского таланта:
Я прав!.. и веселюсь удачей предсказанья, И даже думаю, что верно я пророк — Не в храме идолов, но в храме дарованья: Ты часто слышала из уст моих свой рок! По первым опытам руки твоей на лире Я назвал Сафою тебя, И ждал, и говорил, что скоро, скоро в мире Явишь ты Музою Лесбийскою себя!.. Сбылось!..[477]Шаликов не только утверждал, что Бунина является русской Сафо, но приписывал себе ее открытие для публики и последующее признание; представлял себя не просто учителем, а в некотором смысле пророком, предрекшим славу поэтессе. Лирический субъект стихотворения сосредоточен на себе и своих действиях, а не адресате послания: «Я прав!..»; «Я назвал Сафою тебя»; «И ждал, и говорил…»; «…пробежал Лицей» и т. д. Издатель «Московского зрителя» выделяет стихи Буниной среди прочей литературной продукции, опубликованной в том же номере «Лицея»:
Почти уж до конца я пробежал Лицей, Скучая на пути; вдруг гений твой счастливой Остановил меня, о Сафо наших дней![478]
