Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, в ответной речи Дашкова свойственные ему полемические интонации и сарказм в адрес Буниной были ослаблены, в ней, как и в речи Уварова, основным объектом иронии явился Шишков. О. А. Проскурин объяснял уникальную для арзамасской практики мягкость Дашкова безжалостностью уваровской речи, это вынудило его «взять Бунину под защиту»[536]. Возможно, Дашков был знаком с «Неопытной музой» и увидел в Буниной более сложного автора, чем о том было принято говорить (на это намекают слова о «чистоте духовного тела» «покойной»).
В дальнейшем восприятие Буниной будет двояким. В 1820 году поэтесса была избрана почетным членом «Вольного общества любителей словесности» вместе с Анной Волковой и некоторыми другими бывшими участниками «Беседы». Она продолжала оставаться мишенью для арзамасской сатиры. Пушкин упомянул ее в «Тени Фон-Визина», а в «Послании цензору», первоначально распространявшемся в списках, поставил в пару с Хвостовым, иронически жалея цензора, «Хвостова, Буниной единственного читателя». Однако в первой редакции эта строка звучала по-другому: «Василья Пушкина единственный читатель»[537], вероятно, Пушкин из этических соображений подобрал замену имени дяди. С другой стороны, Бунина еще оставалась «первой русской поэтессой». Н. И. Греч в своей «Учебной книге российской словесности» (СПб., 1819–1822) писал, что Бунина «занимает отличное место в числе писателей и первое между писательницами России»[538], и использовал ее стихотворение «Капризы не беда, твердит философ Сава…» для иллюстрации редкой формы рондо[539].
Принципиальную переоценку творчества Буниной произведет В. К. Кюхельбекер в своем «Взгляде на текущую словесность» (1820) — спустя четыре года после речи Уварова. Кюхельбекер начинал как приверженец карамзинской школы, но впоследствии перешел в лагерь архаистов. Его внимание к творчеству осмеянной поэтессы было признаком конца старой эстетики[540].
«Взгляд на текущую словесность» В. К. Кюхельбекера и его отношение к женскому литературному творчеству
Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797–1846) оставил не очень обширное, но значимое в русской культурной истории критическое наследие. По многим эстетическим вопросам он занимал независимую позицию, часто его оценки расходились с оценками современников, близких ему по взглядам. Его поэтическая и критическая деятельность протекала с середины 1810‐х до середины 1840‐х годов, но полноценным участником литературного процесса он был лишь до 1825 года. Его взгляды прошли эволюцию от приверженности Жуковскому до перехода в «Дружину славян» в начале 1820‐х:
…Он говорит о писателях, прокладывавших новые оригинальные пути развития русской поэзии. Отвергая французскую, «основанную на правилах» традицию, Кюхельбекер выдвигает на первый план поэтов и теоретиков, которые обращались к новым, не прижившимся в литературе размерам, искали новых, поражающих непривычное ухо резкой выразительностью художественных средств (таковы для Кюхельбекера Радищев, Востоков, Гнедич). Несколько позднее к ним присоединятся имена Катенина и Буниной[541].
Вопросы женского литературного творчества хотя и не находились среди его магистральных интересов, но все же волновали его на протяжении всей жизни, а имя Анны Петровны Буниной появлялось в его критических статьях чаще имен других писательниц.
Статья 1820 года «Взгляд на текущую словесность» — важный этап творческой эволюции Кюхельбекера, и примечательно, что Бунина оказывается среди рассматриваемых в ней литераторов. Формально она принадлежала к группе, которую Кюхельбекер позднее назовет «славянами-классиками» (по Тынянову — «старшие архаисты»), однако ее поэтика, безусловно, ближе к «романтикам», что объясняет интерес критика к ней. Согласно заключению Проскурина, «принципиальная переоценка творчества „бедной Певицы“, произведенная молодым литератором, вышедшим из недр карамзинской школы, сигнализировала о конце господства старой эстетики и о рождении эстетики новой»[542]. Противопоставляя «классиков» и «романтиков», главным критерием романтической поэзии Кюхельбекер назовет самобытность, которая заключается в «свободе и изобретении» новых форм, а также отказе от «гладкого» слога. Конечно, это случится через несколько лет, но недаром исследователи считают именно эту статью Кюхельбекера переходной. Именно слогом в первую очередь привлекла его Бунина: «Что же касается до слога, он не есть слог новейшей поэзии, очищенной трудами Дмитриева, Жуковского, Батюшкова: г-жа Бунина шла своим путем и образовала свой талант, не пользуясь творениями других талантов»[543].
Разводя поэтическую траекторию Буниной с путями Дмитриева, Жуковского и Батюшкова, Кюхельбекер учитывал близость поэтессы к лагерю архаистов:
Противуположность, которою уже Жуковский так счастливо воспользовался в своем «Громобое», противуположность цветущей, прелестной Природы и растерзанного сердца человеческого употреблена с большим искусством. В «Прогулке» г-жи Буниной: стихи то мрачные и ужасные, то трогательные, живописные и задумчивые переменяются в сем прелестном произведении, стесняют душу, исполняют ее жалости и содрогания и противу воли извлекают слезы[544].
Противопоставление картин природы и эмоционального состояния героя прочно входит в арсенал романтиков, таким образом Кюхельбекер подчеркивает связь с романтическим течением[545].
Критические замечания о стихах Буниной распространяются у Кюхельбекера исключительно на область словоупотребления. Его суждения основываются, как можно видеть, на принципах «гармонической точности», выработанных карамзинистами: в строке «Ад в душе моей гнездится; Этна ссохшу грудь палит» он отмечает ошибочную форму причастия — «иссохшая, а не ссохшая грудь»; в строках «Капли нет одной // Тощи оросить уста!» для него неприемлема коллокация «тощие уста»[546]. Однако мелочная нормативная критика не препятствует общей высокой оценке:
Если бы все стихотворения Анны Петровны Буниной в достоинстве равнялись с приведенным здесь, она, без сомнения, занимала бы одно из первых мест между русскими истинными поэтами, хотя и в «Прогулке» много необделанного, шероховатого…[547]
В том же ключе он разбирает стихи Катенина, что позволяет говорить об отсутствии у Кюхельбекера снисходительного отношения к женской поэзии, в общем характерного для современной критики. В разбираемой статье Кюхельбекер вообще довольно последовательно оценивает стиль и «слог», что объясняется его тогдашней литературной позицией. Рафинированная отделка, стройность слога и изящное стихосложение сделались мерой поэтического мастерства благодаря практике школы Жуковского и Батюшкова. Кюхельбекер применяет эти критерии к Катенину и Воейкову:
Г. Катенин, к сожалению,
