Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

с утра до вечера за мизерную зарплату, и, хотя Артур выбивался из сил, перевозя гравий на тележке с пони, заказов было мало. Денег хватало лишь на двухкомнатную квартиру на Гратиот-стрит – улице с плотной застройкой из многоквартирных домов, стоявших параллельно железнодорожным путям, что вели к расположенному неподалеку вокзалу Юнион-стейшн.

Эти некогда приличные дома превратились в ветхие трущобы. Зимой их обитатели мерзли, летом коридоры пропитывались зловонием. Шум на улице не затихал ни на минуту: кричали младенцы, ссорились люди, ревели несущиеся поезда. Сажа и дым с железной дороги смешивались с висевшими над улицей миазмами и пачкали белье, которое сушили во дворах. В домах имелись лишь самые примитивные удобства: Мартины пользовались общей уборной, воду набирали в колонке, четверо детей спали вместе на тонком матрасе, расчесывали укусы клопов и пугались шороха крыс в коридорах.

И все же они были семьей, и Жозефина держалась за свое место в ней и делала все возможное, чтобы угодить матери, играя роль старшей сестры для малышей. В субботу вечером они с Ричардом и шайкой ребятишек шли гулять по кварталу, где соседи устраивали вечеринки прямо на тротуарах, а звуки банджо, аккордеонов и пианино разносились от кафе «Роузбад» до салона «Четыре двойки». Местные утверждали, что именно Сент-Луис был родиной регтайма. Именно здесь, импровизируя с музыкальными пародиями, Том Тёрпин и Скотт Джоплин положили классический марш две четверти на рваный синкопированный ритм и создали стиль, который подхватили все без исключения музыканты Сент-Луиса.

А другими вечерами Жозефина совершала набеги на вагоны с углем, стоявшие у железнодорожного вокзала. Учила малышей подбирать упавшие на землю угольки, сама забиралась в вагоны и сбрасывала крупные куски, а малыши их собирали. В Рождество рыскала в мусорках богатых белых кварталов, искала выброшенные игрушки и относила домой. Став постарше, осмелела и начала стучаться в двери и предлагать свои услуги. Она подметала листья и сидела с детьми, а львиную долю заработка тратила на семью. Ричард вспоминал, что она была «хорошей сестрой… зарабатывала мало, пятьдесят центов в неделю, не больше, и всегда нам что-то покупала». Но как ни пыталась Жозефина быть «хорошей сестрой» и дочерью, в семь лет ее услали прочь, устроив в дом посудомойкой с проживанием.

Кэрри рассуждала просто: одним ртом меньше. Возможно, она искренне полагала, что хозяйка дома миссис Кайзер не станет нагружать тяжелой работой такую маленькую девочку, тем более что по закону Жозефина должна была ходить в школу. Но оказалось, что она отдала Жозефину в руки садистке, которая по ночам запирала ее в погребе в компании старой больной собаки. Работа отнимала все свободное время: Жозефина следила, чтобы в камине всегда горел огонь, выносила ночные горшки, мыла посуду и стирала. Когда бывала рассеянна или не справлялась с обязанностями из-за слабости, ее били. «Я хотела сбежать, – писала она позже, – но была слишком маленькой».

Впрочем, это ее версия истории. В ее словах, вероятно, была доля правды – например, до конца жизни она боялась спать одна и всеми силами старалась этого избегать. Но, как и Тамара, Жозефина любила придумывать и не могла удержаться, чтобы не отредактировать свою жизнь, преувеличениями придав ей драматизма. Она утверждала, что освободилась от мучений, лишь попав в больницу в результате жестокого обращения. Мол, однажды она забыла на плите кастрюлю с кипящей водой, и в качестве наказания миссис Кайзер заставила ее опустить руки в кипящую воду. Ожоги причиняли страшную боль: «кожа… сварилась, ногти чуть не отвалились». Естественно, после такого вернуться к миссис Кайзер она уже не могла.

На самом деле никто из родственников Жозефины не помнил этих ожогов, и во всех последующих заметках о ней – а их были тысячи – ни разу не упоминалось о шрамах. Но эта сказка о Золушке имела для Жозефины эмоциональное значение. Волшебные истории, которые ей рассказывали в детстве, сформировали ее воображение, и в ее голове существовал целый мир, где принцесс ждало чудесное спасение и счастливый конец. Она сбегала в этот мир, когда жизнь становилась слишком тяжелой.

Даже когда она вернулась в семью, необходимость в вымышленном мире не исчезла. К 1915 году Мартины оказались на грани нищеты. Артур не мог найти работу, они вынуждены были уехать из квартиры на Гратиот-стрит в череду более тесных и убогих квартир. Одно время у Жозефины было всего одно платье, сплошь зашитое и залатанное, и ей приходилось ходить по улицам Сент-Луиса босиком или в найденных на помойке вечерних туфлях, с которых Артур спилил каблуки.

В отличие от своей смышленой младшей сестры Уилли Мэй, Жозефина никогда не стремилась в школу и не находила отдушину в учебе. Училась плохо, а на уроках смешила одноклассников: косила глаза и корчила рожи. Происходящее в мире мало ее тревожило. Газеты и журналы попадали в их дом с единственной целью: Артур утеплял ими стены квартиры, защищаясь от холода и сырости. Вступление США в Первую мировую войну в 1917 году почти никак не отразилось на Жозефине. Но в июле того же года по Сент-Луису прокатилась волна расовых беспорядков. Тогда одиннадцатилетняя девочка впервые столкнулась с большим опасным миром, существовавшим за пределами гетто.

Исторически Сент-Луис был городом, где царила относительная толерантность. В начале века в город стекались тысячи чернокожих, бежавших от жестокости сельскохозяйственного Юга, которая укоренилась глубоко и до сих пор являлась беспрецедентной [92]. В Сент-Луисе была работа и возможность получать образование, и так постепенно образовалась небольшая, но значительная прослойка черных рабочих. Расовая сегрегация существовала и в Сент-Луисе: в общественных местах были зоны для белых и черных, а в прачечной, где работала Кэрри, висела большая вывеска: «Стираем белье только белым». По дороге в школу дети из белой католической школы выкрикивали привычные оскорбления: «Эй, голубые десны!»; «Куда идешь, гуталин?»

Жозефина и другие дети из гетто воспринимали это как норму. Чернокожие занимали нижнюю ступень общественной иерархии; чуть выше стояли квартероны и октороны (октроны) – представители смешанной расы или, как их еще называли, «светло-желтые». Ступенью выше располагались белые европейские эмигранты, а на самом верху – «чистые» белые, то есть рожденные в США. В семье Кэрри необъяснимо светлая кожа Жозефины цвета кофе с молоком считалась признаком позора ее матери, но многие чернокожие женщины платили большие деньги, чтобы казаться более «белыми». Прилавки аптек ломились от отбеливающих средств и пузырьков с «конголеном тетушки Мэри» или конком [93]– токсичной жидкостью, призванной распрямить курчавые африканские волосы, тем самым обеспечив женщине место чуть выше в расовой иерархии.

В спокойные