Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

использовать их в своих романах. Поначалу она была этому даже рада. В ее любовных письмах из Монтгомери было много красивых оборотов, и она надеялась, что он процитирует их в книгах. Он так и поступил, включив в «По эту сторону рая» ее описание «печальных водянистых голубых цветов, что вырастают из глаз мертвых» на Конфедератском кладбище.

Прежде она гордилась своей причастностью к его творчеству, но теперь это стало камнем преткновения. Скотт показал дневник Зельды Джорджу Нейтану; тот посчитал его готовой документальной книгой, достойнойпубликации. Но Скотт отверг эту мысль, не посоветовавшись с Зельдой: слишком драгоценным ресурсом являлся для него ее внутренний мир, он не желал им делиться и представлять общественности. Это единолично принятое решение ранило Зельду; та решила отомстить и согласилась написать рецензию на «Прекрасные и проклятые» по просьбе «Трибьюн». В рецензии она туманно, но намеренно намекала на воровство Скотта, заявляя, что «мистер Фицджеральд… кажется, полагает, что плагиат начинается дома».

Рецензия получилась лаконичной и полной юмора; Эдмунд Уилсон назвал ее «тонкой», а для Зельды она стала переломным моментом – журналы стали предлагать ей писать для них статьи и короткие рассказы. Так она попробовала себя в роли автора и впервые заговорила не устами Скотта, а от своего лица.

Ее первой напечатанной статьей стал «Панегирик флэпперам» – во многих отношениях довольно предсказуемый очерк о типаже, созданию которого она сама поспособствовала. В нем Зельда нахваливала женщин, которые проигнорировали предостережения, что ни один мужчина не женится на «целованной», надели свои «лучшие серьги, набрались смелости, нарумянились и пошли в бой». Однако она заявляла, что есть разница между истинными флэпперами, бунтующими против правил, и их поверхностными подражательницами. По всей Америке продавщицы и провинциальные красавицы красили губы, укорачивали юбки и изображали из себя флэпперов, но мало кто сумел воплотить бесшабашный и отважный дух истинного бунтарства.

В своей второй статье – «Что стало с флэпперами» – Зельда отмечала, что флэпперы не так просты, как кажется писателям и маркетологам. «Лучших из флэпперов отличает эмоциональная сдержанность и моральная отвага. Окружающие всегда знают, о чем думают флэпперы, но свои чувства они проживают в одиночку». Эти слова говорили о многом. Когда Зельда оставалась в Монтгомери, а Скотт жил в Нью-Йорке, она писала ему: «Мой Возлюбленный, ты – единственный человек на Земле, кто когда-либо всецело знал и любил меня». Но за последние полтора года из-за ссор и непонимания они отдалились друг от друга. Иногда она ощущала их прежнюю связь, когда они могли говорить по душам всю ночь, следуя естественному ходу мыслей, но были темы, которые Зельда перестала ему поверять: сомнения, хорошая ли она мать, страх, что ей никогда не стать кем-то бо́льшим, чем жена и муза. Обострились и прежние конфликты: Скотт пил, Зельда флиртовала с мужчинами, Скотт тревожился из-за денег и стал тревожиться все сильнее, так как их расточительность перешла все границы, и они совсем не могли ее контролировать.

В целях экономии Зельда неохотно согласилась провести лето 1922 года в Сент-Поле. Финансовый вопрос портил их отношения: Зельда не умела экономить и была разочарована необходимостью это делать. Хотя Скотт получал огромные гонорары и продал права на экранизацию нескольких своих произведений за кругленькую сумму, он то и дело одалживал деньги у своего литературного агента Гарольда Обера и постоянно был должен несколько тысяч долларов издательству «Скрибнерс». Зельда предложила, как ей казалось, практичное решение – писать больше забавных коротких рассказов, которые так хорошо продавались, и не мучиться с длинными романами, на которые Скотт тратил так много сил. Скотт воспринял это как предательство.

Зельда знала, что другая женщина на ее месте научилась бы экономить и жить скромнее, но ей казалось, что Скотту не нужна такая женщина. Она считала, что должна вдохновлять его своим свободным духом, способностью «жить на всю катушку». Именно за это он ее полюбил и именно поэтому его романы продавались. Сам Скотт говорил Эдмунду Уилсону то же самое, признаваясь, что наибольшее влияние на его творчество оказали «абсолютный эгоизм Зельды и ее беспримерная невозмутимость».

Они снова переехали, в этот раз на Лонг-Айленд, надеясь прийти к компромиссу. Остров был достаточно уединенным, чтобы Скотт мог сосредоточиться на третьем романе, но находился недалеко от Манхэттена, чтобы Зельда могла развеять скуку после лета, проведенного в Сент-Поле. Они сняли небольшой дом с белыми оштукатуренными стенами, укрытый от дороги густыми зарослями и находившийся близко к океану. Но Грейт-Нек – так назывался район, который они выбрали, – оказался совсем не тихим и скромным пригородом; его прозвали «Золотым берегом», так как там жили в основном богачи и знаменитости. Ближайшим соседом Фицджеральдов был Макс Герлах, по слухам, наживший состояние на контрабанде спиртного. Он вел роскошный образ жизни. Также неподалеку жили актер Бэзил Рэтбоун и знаменитый спортивный обозреватель Ринг Ларднер.

Почти каждый вечер кто-то устраивал вечеринки: гирлянды лампочек в саду, коктейли у бассейна, живой оркестр, кабаре. От Нью-Йорка Фицджеральдов отделяло всего двадцать миль, и они часто ездили в бары, рестораны и театры. В определенные часы на дороге от Грейт-Нека до Манхэттена образовывались пробки: загородные жители жаждали городских удовольствий. Обо всем этом Скотт позже написал в «Великом Гэтсби», а пока, как ни старался жить экономно и много писать, им с Зельдой было слишком сложно устоять перед многочисленными искушениями.

Журналисты осаждали Грейт-Нек, и вскоре колонки светской хроники запестрили сообщениями о поселившихся в городе Фицджеральдах: вечеринках, которые они посещали, любви Скотта к пикантным закускам, публичному пьянству и объятиям. В «Херстс Интернешнл» появилась их фотография, которую потом растиражировали по всей Америке: Скотт сидит позади Зельды и слегка касается ее пальцев; на ней длинное жемчужное ожерелье, волосы уложены в необычную прическу с глянцевыми волнами. Их называли лицами эпохи джаза, а термин «эпоха джаза» придумал сам Скотт годом раньше, назвав так свой второй сборник коротких рассказов. Зельде не понравилась эта фотография: она утверждала, что похожа на ней «на Элизабет Арден». Но внимание публики по-прежнему льстило ей и волновало ее.

Некоторые современники, встречавшие Фицджеральдов в тот период, заявляли, что те по-прежнему казались идеальной парой. Редактор журнала «Дайл» Гилберт Селдс вспоминал, как лежал пьяным на кровати и впервые увидел «двойное богоявление» – Зельду и Скотта, «двух самых прекрасных в мире людей… они плыли мне навстречу и улыбались». Другие отмечали, что те словно существовали отдельно от всех, в своем маленьком мирке – разговаривали, пили, целовались, иногда засыпали в объятиях друг друга.

Писатель Джон Дос Пассос считал их «блестящей парой»: когда Скотт был