Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

дерзких флэпперах и умных студентах колледжей начали продаваться; вместо писем с отказами стали приходить чеки. К середине января сочинения принесли ему 1700 долларов; поговаривали, что некая киностудия купила права на экранизацию рассказа «Голова и плечи» [82]. Аудитория журналов и газет, где печатали его рассказы, составляла несколько миллионов человек, имя Скотта постепенно становилось известным в США. Тогда-то они с Зельдой и объявили о своей помолвке. Надо ли говорить, что особого ликования новость не вызвала. Родные Зельды сомневались в способности Скотта обеспечить финансовую стабильность; его друзьям Зельда казалась необразованной и беспутной, они считали, что она принесет ему только проблемы, но без нее Скотт не представлял ни жизни, ни творчества. Одному своему другу он написал, что предпочел бы видеть Зельду мертвой, чем замужем за другим. В письме другому откровенно и пылко попытался объяснить, почему она имеет над ним такую власть.

«Зельда – яркая личность, таких людей всегда критикуют… Я всегда знал, что девушка, которая напивается на людях, рассказывает скандальные истории и искренне любит их слушать, непрерывно курит и утверждает, что “целовала несколько тысяч мужчин и намерена поцеловать еще столько же” не может быть безупречной… но я полюбил ее за смелость, искренность и непоколебимое самоуважение… Я люблю ее, и это начало и конец всему. Ты все еще католик, но у меня не осталось другого бога, кроме Зельды».

Третьего апреля 1920 года Зельда и Скотт поженились в соборе Святого Патрика в Нью-Йорке. Свадебная церемония была обставлена очень просто: Зельда надела темно-синий костюм и шляпку, а в руке держала маленький букетик белых цветов. Присутствовало всего шестеро гостей; три сестры Зельды приехали, но ее родители, Минни и судья Сейр, сказали, что поездка в Нью-Йорк слишком дорога и утомительна и отказались ехать. Сестрам Зельды не понравилась скромная церемония: по их мнению, это свидетельствовало о равнодушии и беспечности Скотта, но Зельда об этом не думала. Ее занимало лишь приключение, что ждало впереди.

Они со Скоттом отправились в номер для молодоженов в отеле «Билтмор», где их ждало шампанское, обслуживание в номере и полная свобода. Теперь они могли заниматься любовью, не таясь и отбросив все стеснение. С замужеством Зельда обрела долгожданную независимость, и символом этого стала одна маленькая деталь: вечером, ложась спать, она поняла, что ни отец, ни мать не постучатся в дверь, чтобы напомнить ей выключить лампу, как делали каждый вечер. Теперь она стала взрослой, и позже написала, что тогда наконец поняла: «Никакая сила на Земле больше над ней не властна; теперь она сама себе хозяйка».

От этого осознания у Зельды на миг закружилась голова: правила, против которых она с таким упоением бунтовала, также служили ей поддерживающей структурой. В первые дни в Нью-Йорке ей не раз казалось, что она потерялась и плывет по течению. Она очень боялась произвести впечатление безликой провинциалки: когда Скотт познакомил ее со своими начитанными друзьями из Принстона, она вдруг поняла, насколько несуразна ее привычка жевать жвачку, начала стесняться южного акцента и своей манеры одеваться. С последним Скотт согласился, а она обиделась. Одежда много для него значила; он обладал особым чутьем, замечал цвет и покрой и знал, что по одежде можно определить статус и принадлежность человека. Костюмы играли важную роль в его творчестве. Но Зельда страшно оскорбилась, когда он попросил свою подругу Мари Херси помочь ей обновить гардероб. В итоге Мари выбрала ей костюм от Жана Пату – символ манхэттенского шика, – но Зельда не могла заставить себя его надеть.

Она решила найти собственный стиль в одежде. Тем временем роман Скотта срочно отдали на допечатку, и внезапно они с Зельдой оказались в центре внимания. Они начали общаться с очень известными людьми: звездами шоу Флоренца Зигфилда «Причуды» Кэй Лорел и Лилиан Ташман, влиятельным театральным критиком Джорджем Джином Нейтаном. Постоянно выходили в свет: каждый день кто-то устраивал вечеринки, друзья собирались в лобби отелей, болтали по телефону и перетекали из театра в ночной клуб, подпольный бар и к кому-нибудь домой. Несмотря на страх показаться не слишком модной и умной для города, Зельда постепенно поддалась его очарованию. Больше всего она любила ранние вечера, когда Манхэттен застывал в ожидании грядущего веселья. «Наступали волшебные сумерки. Город окрашивался в цвет индиго… девушки в длинных атласных плащах, разноцветных туфлях и шляпках… грохочущим водопадом обрушивались на танцполы “Лоррейн” и “Сент-Реджис” и отбивали ритм… сияющие нимбы золотых волос, черное кружево, наплечные букеты… Повсюду бурлила юность».

Бурлила юность, и деньги текли рекой. В Алабаме по-прежнему ощущались последствия экономического спада, наступившего в США после Гражданской войны. Но Нью-Йорк купался в деньгах: процветающий фондовый рынок, бум недвижимости, кинематографический и издательский бизнес, бутлегеры, наживающиеся на сухом законе, – все приносило огромные прибыли. Первая мировая война пошла Нью-Йорку только на пользу: европейские страны находились в экономическом упадке, и для Америки открылись новые рынки; она могла свободно продвигать свой капиталистический бренд, в основе которого лежала идея радикальной модернизации. Некоторые американцы приходили в ужас от разгула материализма в США и переезжали в более цивилизованный и культурный Париж или в Италию. Но Скотт считал начало 1920-х годов «очарованной эпохой». «Это было время искусства, время излишеств и время роста», – писал он позднее. «Эпоха чудес», в которые он и его поколение верили всем сердцем.

Богатство и популярность вскружили Фицджеральдам голову. Яркие огни, шумные танцполы, джаз, театр, разговоры до поздней ночи – все это казалось волшебной сказкой. Немаловажную роль в этой сказке играло нелегальное шампанское, коктейли «Бронкс» [83] и джин с газировкой. В 1919 году в Америке ввели сухой закон для борьбы с нищетой и деградацией – двумя последствиями алкогольной зависимости. Но в кругу Фицджеральдов закон Волстеда привел к возникновению увлекательной новой культуры употребления алкоголя. Теперь молодые женщины носили с собой серебряные фляжки, заткнув их за чулочные подвязки; за разговорами о бутлегерах и подпольных барах завязывалась настоящая дружба. Спикизи – так называли тайные питейные притоны, спрятанные за дверями без опознавательных знаков и фальшивыми магазинными вывесками. Почти ежедневно изобретали новые коктейли: надо было как-то замаскировать неприятное металлическое послевкусие паленого самогона. Зельда любила «Цветок апельсина»: смесь джина и апельсинового сока с сахарным сиропом, сладкий химический вкус которого стал ассоциироваться у нее с Нью-Йорком. Она и дома пила алкоголь, но прежде делала это из чувства противоречия; теперь же в большом городе каждый день «нарезалась», «накачивалась» и «налимонивалась» «Цветками апельсина».

Выпив, она переставала стесняться друзей Скотта. Она с тревогой