Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - Джудит Макрелл

ничего чересчур откровенного, его невинные строки не шли ни в какое сравнение со смелыми эротическими сценами британца Д. Г. Лоуренса, но все же он упоминал ряд конкретных физиологических подробностей и трикотажные безрукавки, которые Эмори называл «целовальными рубашками», а приземленная атмосфера романа пленяла и казалась очень в духе времени. Эмори утверждал, что «если познакомился с девушкой до восьми вечера, к полуночи, вероятно, ее поцелует»; многие юные читатели Скотта узрели в этом поразительную житейскую мудрость и стали пользоваться книгой как учебником по общению с девушками.

Еще более привлекательными выглядели героини романа, особенно Розалинда Коннедж, дебютантка-флэппер, списанная с Зельды. Розалинда была миловидной и рисковой, целовалась с мужчинами, пользовалась карандашом для глаз и румянами, смеялась над грубыми шутками, курила и пила. Но в отличие от дерзкой героини фильма «Флэппер» и однотипных картинок коротко стриженных девушек с накрашенными губами, заполонивших билборды и журнальные развороты, в ней чувствовалась истинная индивидуальность.

Скотт много узнал о девушках, когда ухаживал за Зельдой. Он заметил, что ее красота вызывает у нее парадоксальную смесь чувств – она привыкла ею пользоваться и презирала себя за это. Ее юная жизнь была полна маленьких трагедий и побед. Привнеся эти нюансы в образ Розалинды, он стал одним из первых послевоенных американских писателей, создавших поистине сложную современную героиню. Почти в одночасье его начали считать экспертом по современным девушкам. Просили прочесть лекции о флэпперах и поговаривали, что от его вида и речей у восторженных слушательниц «кружилась голова». Во всех интервью его неизменно спрашивали о флэпперах. Порой он недоумевал: «То ли я создал флэпперов, то ли они меня [77]».

Новый статус жены и музы Скотта отчасти импонировал Зельде, а отчасти сбивал с толку. Когда они были вместе, с ней заговаривали незнакомые люди. Она вздрагивала от внезапных магниевых вспышек. В Монтгомери Скотт обещал, что, когда они переедут в Нью-Йорк, их ждет жизнь «переливающаяся всем многоцветьем красок, как на заре мироздания». Но многоцветье оказалось гораздо ярче, чем Зельда предполагала. Дома, на юге, лишь «слабый ветерок» изредка нарушал «бархатистую мягкость воздуха», и до приезда в Нью-Йорк Зельда совсем не представляла, что такое большой город. В редкие моменты, когда она признавала свой страх, она писала: «Вот бы [Нью-Йорк] был маленьким городком, чтобы я хотя бы знала, как там все устроено».

В ночь, когда началось ее двухдневное путешествие в Нью-Йорк, она так разволновалась, что не могла уснуть. Наивно представляла, как будет завоевывать город, съезжать по перилам, делать «колесо» на тротуаре и как все будут на нее смотреть. На Пенсильванский вокзал она приехала в состоянии крайнего возбуждения и тревоги. Вокзал напоминал храм: сводчатые стеклянные потолки, мраморные колонны. Но прежде ей никогда не приходилось видеть такую огромную толпу и слышать столько шума. Таксист отвез ее в отель, расположенный в нескольких кварталах, и постепенно ей открылся масштаб огромного города, где она очутилась. Широкие проспекты тянулись с севера на юг, небоскребы из хрома и стекла взмывали в небо, а их зеркальная поверхность отражала бледное солнце.

Этот город вызывал благоговение у каждого. Прибыв на Центральный вокзал в 1922 году, Луиза Брукс поразилась его величию и собственной малости. «Я взглянула на мраморный пол, подняла глаза, окинула взглядом тянущийся над головой двухсотфутовый свод, и луч света, проникший сквозь высокое зарешеченное окно, пронзил меня в самое сердце». Провинциалу требовалась недюжинная смелость, чтобы поверить, что здесь он сможет добиться успеха. Но в Монтгомери Зельда ныряла с самого высокого трамплина и первой из девчонок попробовала джин и коротко подстриглась. Смелости ей было не занимать; смелость была ее коньком.

С самого рождения – а родилась она 24 июля 1900 года – Зельду считали необыкновенной. Ее мать Минни (Минерва) забеременела Зельдой в тридцать девять лет, когда уже перестала надеяться, что у нее будут еще дети помимо четырех уже имевшихся. Рождение бойкой хорошенькой малышки с копной золотистых волос казалось благословением свыше. Девочку назвали в честь цыганки Зельды, героини любовного рассказа [78]. Малышка стала любимицей всей округи. «Как пуля, резкая, быстра, как мышеловка», – говорили о ней местные, когда она носилась по садику с собачкой и деревянной тележкой, со свистом рассекала по тротуарам на роликовых коньках или висела вниз головой на раскидистой магнолии в саду.

Впрочем, отец относился к ней как к подменышу. Энтони Сейр был трудолюбивым адвокатом, весьма уважаемым в Монтгомери, особенно после того, как его избрали судебным заседателем в Верховный суд Алабамы. Он всегда безупречно одевался и отличался благоразумием. Детей любил от всего сердца, но родителем был отстраненным и критичным, защищал семью, но не отдавал тепла. Зельда называла его «живой крепостью».

Судья Сейр был не только неидеальным отцом, но и далеко не тем романтическим возлюбленным, о ком грезила его будущая супруга в далеком 1880 году, будучи еще хорошенькой кудрявой девчонкой, мечтавшей уехать подальше из захолустного Эддивилла, Кентукки. Подобно Аде Бэнкхед, до замужества Минни мечтала о театральной карьере, но, как и в случае с Адой, отец-плантатор положил конец ее фантазиям. Годы многочисленных беременностей научили Минни перенаправлять творческую энергию на садоводство, чтение и уход за пятью детьми.

Однако для сурового консервативного Монтгомери она все равно была очень необычной матерью: романтичной, изнеженной, поэтичной. Летом разрешала дочерям купаться на веранде большого дома, считая живую изгородь из виргинского плюща и клематиса подходящим укрытием от посторонних глаз. Соседи жаловались на мальчишек, которые ошивались у дома и пытались подглядеть за купающимися девочками, но Минни лишь отмахивалась. «Господь одарил их красивыми телами», – с мечтательной материнской гордостью говорила она.

Зельда, всеобщая баловница, вовсю пользовалась попустительством матери. В шестилетнем возрасте ее отправили в школу, но ей там не понравилось, и ей разрешили остаться дома еще на целый год. Когда она выкинула свой первый легендарный финт – позвонила в пожарную часть и сообщила, что ребенок застрял на крыше, потом залезла на крышу и стала спокойно ждать появления пожарных, – Минни лишь восхитилась смелостью младшей дочери.

Другие девочки в Монтгомери учились сидеть с прямой спиной, накручивали локоны на пальцы и сплетничали с мамами и старшими сестрами, но Зельда предпочитала бегать с мальчишками. Она гордилась своим умением далеко заплывать и залезать на самые высокие деревья. В девять лет занялась балетом, но ее завораживали не столько прелестные розовые пуанты, сколько скорость и ловкость, ощущение, что она «легко взмывает в вышину». Вспоминая свое идиллическое детство, Зельда утверждала, что «никогда не чувствовала себя неполноценной, не робела и не