Масонство и закон - Роско Паунд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее он пишет, что «Общий регламент есть такой законодательный свод, который был введен теми организациями, которые в свое время обладали всемирной властью в Цехе», и 1721 год для него становится поворотной точкой, после которой существование таких общих регламентов более невозможно, поскольку более не собирались ассамблеи, обладавшие всеобщими и всемирными полномочиями. В качестве подлинных полновластных актов общего масонского законодательства до 1721 года он указывает следующие:
1) Древние Йоркские конституции 926 года, которые он приводит в сокращенном виде с указанием, что они взяты из Хэлливельского манускрипта;
2) Конституции Эдуарда III, взятые из Конституций Андерсона 2-го издания;
3) Регламент 1663 года;
4) Древние заповеди при инсталляции, взятые из «Иллюстраций» Престона;
5) Древние заповеди при посвящении, также взятые из Престона;
6) Регламент 1703 года, взятый из Престона;
7) Регламент 1717 года, взятый оттуда же;
8) Регламент 1720 года, подлинный, принятый на квартальной сессии Великой ложи Англии 24 июня 1720 г.;
9) Заповеди, принятые в 1722 году, представленные Великой ложе Англии в 1721 году Андерсоном и Дезагюлье, принятые ею 25 марта 1722 г. и опубликованные в первом издании Конституций Андерсона от 1723 г.;
10) Общий регламент 1721 года, составленный Джорджем Пейном, великим мастером в 1720 году, принятый Великой ложей Англии в 1721 г. и также опубликованный в первом издании Конституций Андерсона.
Итак, как видите, нам предлагают выказать доверие этой подборке актов масонского законодательства как полностью соответствующей кодифицированному закону или новой поправке в писаный закон какой-нибудь современной американской великой ложи, но которая при этом датируется периодом с X по XVIII вв. Первым шагом к верному пониманию масонской юриспруденции будет полностью отвергнуть это предложение. Таких законодательных собраний, какие предполагаются описаниями в данных манускриптах, не было вплоть до 1717 года, и лишь в XVIII веке люди стали рассматривать как, по крайней мере, нормальный, хотя еще не вполне законный, вариант поведения составление законов с чистого листа.
Благодаря исследованиям Хьюэна, Гоулда и Бегеманна, мы сейчас знаем намного больше о старинных рукописных конституциях, чем было известно о них в 1859 году, когда Маккей составлял свою «Хрестоматию». В наши дни никакой серьезный масонский ученый не поверит в то, что эти конституции были «составлены в Граде Йорке в Год 926-й» или что, таким образом составленные, они были «рассмотрены, одобрены и утверждены в правление Генриха VI». Более того, ничем не подтвержденного авторитета Андерсона и Престона не хватит для того, чтобы неоспоримо засвидетельствовать законность первой хартии XVIII века. Мы видим здесь, таким образом, не единообразный свод законодательства, аналогичный зафиксированному в государственных уложениях, а запись традиции с конца XIV века, определенно основанной на более ранней устной традиции, медленно и постепенно менявшейся с каждой переписанной копией, но затем принятой за основу масонского закона в XVIII веке при возникновении системы великих лож. Другими словами, мы видим здесь неосознанное развитие в масонский доисторический период господства устной традиции декларативного законотворчества, когда в Средние века традиционные статьи регламентов были записаны, отобраны и исправлены несколько раз, а сами рукописи подвергались редакции и переписыванию, за чем последовало сознательное конструктивное законотворчество вследствие возникновения в нем потребности у Материнской великой ложи в начале XVIII века, а уже вслед за этим появилось бытовое закономерное законотворчество XIX века, достигшее высшей точки своего развития в Америке. Заключение Гоулда о том, что самый ранний из известных нам подлинных манускриптов нашего Ордена являет нам «гильдию, или братство, почитавшее науку, но не занимавшееся искусством каменщичества», кажется вполне обоснованным. В XIV веке это было «братство, где от традиции древнего его ремесла остались лишь воспоминания». Гоулд пишет далее, что «множество старинных законов или дисциплинарных правил раннего масонства устарели или упразднились… они вышли из употребления, пусть и сохранили значение для писаной и неписаной традиции общества» («Краткая история масонства»). Когда же в XVIII веке организованное масонство в форме великих лож стало всемирным институтом, эти традиции снова потребовалось ввести в обиход. Вместо того, чтобы, как ранее, зачитывать их вслух или давать зачитывать про себя новопосвященным, их решили превратить в свод законов общества с новыми ценностями и целями. Здесь Маккею не изменил инстинкт, когда он обозначил Общий регламент Пейна от 1721 года как поворотную точку. Почему же масоны второй половины XVIII века и первых трех четвертей XIX века настолько фундаментально обманывались в вопросе такой важности? Одна из причин, возможно, наиважнейшая, таится в общем представлении людей XVIII века о законодательстве и его сводах. Для начала XVIII век был веком абсолютных монархий. Локальные феодальные децентрализованные правительства средневековой Европы были сломлены и отмирали. В Англии уже Война Роз продемонстрировала, что коллективная безопасность требует чего-то покрепче, а Тюдоры и Стюарты довершили начатое, хотя сопротивление Стюартам и показало, что стержень у средневековой политики в современном мире все еще крепок.
Во Франции, во дни Людовика XIV заложившей модель для подражания всей европейской политики XVIII века, восторжествовала централизованная монархия. Римский «Corpus Iuris», составленный в VI веке в Константинополе, отражает византийские представления о законе как продукте воли монарха, и византийская теория права, истолкованная французскими авторами XVII–XVIII вв., настолько точно соответствовала всему тому, что представало взору людей того времени, что Римское право не нуждалось даже в иных логических оправданиях, чтобы представать пред всеми истинным воплощением разума. Это было время кодексов и законодательных программ. Тогда же заговорили о «кодексах» древнеанглийских королей и, соответственно, о традиционном праве англоязычных народов как о своде писаных законов, освященных временем. У историков завелась мода приписывать возникновение всех законодательных и политических институтов волеизъявлению того или иного правителя. Более оправданная точка зрения была выработана Гегелем и дополнена «исторической школой» в философии XIX века. Но эта научная волна не докатилась тогда до американской высшей школы, приобретая хотя бы какое-то значение в американской политической мысли лишь после Гражданской войны.
И снова: восемнадцатый век гордо именовал себя Веком Разума. Люди питали абсолютную веру в Разум. Они полагали, что могут достигнуть всего лишь посредством одного своего собственного разума, не входя в пустые и утомительные подробности. Более того, они твердо верили в то, что называли «естественным правом». Они считали, что то, что должно быть, и то, что есть, суть одно
