Масонство и закон - Роско Паунд

может оказаться гораздо лучшим субъектом рассмотрения дела и применения средств правовой защиты Ордена, чем кто бы то ни было. Почему мы обязаны так узко рассматривать масонское правосудие, чтобы отрицать ее юрисдикцию? Мне кажется, что если ничто этому не мешает, то в масонской юриспруденции должна приветствоваться самая либеральная точка зрения из возможных, то есть та, что подразумевает, что масонское общее право допускает как территориальную, так и личную юрисдикцию в отношении масонских преступлений. Но, заметьте, территориальная юрисдикция должна распространяться на общемасонские преступления, то есть на преступления, которые наносят вред масонству в целом и, следовательно, либо представляют опасность для местной масонской власти, либо находятся в рамках принципа космополитического правосудия, но не в области нарушения отдельных местных правил. Как сказал бы в этом случае юрист, эти преступления должны быть mala in se (деяние, преступное по своему характеру), а не mala prohibita (деяние, преступное по существующему запрету).

Маккей, как правило, очень здраво относится к масонскому общему праву, и его обширный опыт, собранный из случаев реальной практики, его обостренное чувство справедливости и здравый смысл всегда были ему надежными проводниками. Но что сказать о предположении Маккея о необходимости судить территориальной юрисдикцией за неприсоединение к ложам? Бр. Мур отвергает эту идею полностью. Его аргумент таков: «Если неприсоединение является масонским преступлением, как утверждает Маккей, то любой масон, где бы он ни находился, подлежит суду любой ложей, в территориальной юрисдикции которой он проживает. Это воистину было бы странно, и вообще это может быть квалифицировано как небратское поведение. Совершенно верно, что долг масона быть и оставаться действительным членом ложи может быть прослежен до древних гильдий, но возвести в статус ландмарки утверждение, что каждый человек, однажды прошедший посвящение, должен неизменно исполнять свой долг, регулярно выплачивая взносы и тем самым сохраняя принадлежность к ложе, где бы он ни находился на лице земли, а если он вышел из ложи по димиту[80] или перестал быть ее аффилированным членом, то он будет виновен в масонском правонарушении, за которое его могут судить как преступника, где бы он ни находился, – это мнение мне видится абсолютно немасонским. Неаффилированный масон, согласно этому принципу, несет на себе что-то вроде Каиновой печати, вроде как если бы всякий, кто найдет его, имеет право его убить! Ничто не указывает нам на то, что это действительно ландмарка, а институт постоянных лож, тем более связанных в систему, – порождение XVIII века».

Далее, идея Маккея о том, что неаффилированность в ложе является обязательно, неизбежно и неизменно масонским преступлением, не просто недоброжелательна, но и попросту неуместна. Пытаясь собрать взносы для покрытия расходов ложи, мы склонны забывать о некоторых вещах гораздо более важных, чем финансовая сторона масонства. Любая организация, сколь высоки ни были бы ее цели, часто сталкивается по мере развития с этим препятствием на пути к достижению своих идеалов. К сожалению, мы не можем достичь великих духовных целей без определенного материального фундамента. И очень легко в нашем стремлении к первому позабыть, что последнее – всего лишь средство, и сделать его, осознанно или нет, собственно, целью. В конце Средневековья Церковь со всем ее превосходным духовным наследием почти вовсе забыла о своей сути как института не от мира сего под давлением мирских интересов, которые были лишь побочным продуктом ее истинной деятельности. Реформация стала этому итогом. Не будем же повторять ее ошибку, ведь в нашем справедливом стремлении покарать за умышленное уклонение от исполнения долга, связанного с членством в ложе, мы легко можем впасть в серьезный соблазн, измеряя слишком многое денежным стандартом и тем самым с невероятной легкостью полностью коммерциализировать Братство. Мы, конечно, принимаем как должное, что неаффилированные масоны не освобождаются от соблюдения масонской дисциплины в той мере, в какой их поведение, приписываемое обществом масонам в целом, может поставить под угрозу добрую репутацию Ордена, и тем не менее, мы не обязаны рассматривать само по себе неприсоединение к ложе как преступление. Но слова Маккея по этому поводу все равно заслуживают внимания. Он пишет: «Неприсоединившийся к ложе масон тем самым не отменяет свою клятву верности Цеху в целом и не освобождает себя от порицания и наказания за масонские преступления со стороны Великой Ложи, где был выписан его патент». Я думаю, мы можем добавить к этому, что масонская юрисдикция, в которой он проживает, может рассматривать его дело, по крайней мере, в случае если его масонские преступления, совершенные в этой юрисдикции, наносят ущерб масонству в этой местности. Но совсем другое дело – заявлять, что он обязательно должен быть аффилирован в какой-либо ложе и что его неспособность регулярно выплачивать взносы, пока он жив, сама по себе квалифицируется как преступление.

Восемнадцатая ландмарка Маккея описывает требования, предъявляемые к кандидатам. Маккей формулирует их предполагаемые качества следующим образом: «Он должен быть свободнорожденным человеком, достигшим совершеннолетия… он не должен быть искалеченным, женщиной, идиотом или рабом». Эта предполагаемая ландмарка уже была частично рассмотрена в предыдущей лекции. Пока речь идет здесь о том, что от кандидата требуется быть мужчиной, свободнорожденным и свободным, достигшим совершеннолетия по законам и обычаям места приема, мы со всем согласны и можем принять ландмарку как таковую. Но требование, чтобы тело кандидата «было целым и неискалеченным», не так однозначно. Вообще о позиции Маккея в этом случае можно сказать больше, чем многие ранее предполагали. Нельзя отрицать, что первобытное общество смотрело на увечного человека совершенно иначе, чем мы смотрим на него сейчас. В цивилизованном обществе ему есть место. Серьезные телесные повреждения или физические недостатки не помешают ему быть полезным и счастливым членом общества. Скорее всего, они могут доставить больному лишь немногим больше, чем простые неудобства. В первобытном же обществе положение его было совсем иным. Человек, который не был физически целым, был, по меньшей мере, бесполезен для общества, а скорее всего – был для него серьезной обузой. Если он был увечным врожденно, общество чисто из самосохранения просто устраняло его. Если увечье приобреталось в течение жизни, то увечный мужчина, если он еще был способен влачить свое жалкое существование, весьма вероятно, вынужден был жить и общаться только с женщинами и детьми из-за неспособности принять участие в жизни мужского общества. Ему не было места в «мужском доме», и поэтому его не допускали к примитивным обрядам и в первые тайные общества. Таким образом, у людей с древности существует извечное предубеждение против физически неполноценных людей, которое оставило след даже в таком просвещенном институте, как Римское право, и даже в таком неземном институте,