Буковый лес - Валида Будакиду

Вот именно алгебры Линде и не хватало! Покойный Глеб Ефимович её преподаватель математики ещё в общеобразовательной школе натянул жидкую «троечку» на выпускном экзамене чисто из альтруистических побуждений. Она и на «троечку» не была готова, молча, языческим истуканом стояла у доски и крутила по сторонам зенками. Эх, предупреждал же Глеб Ефимович! Вот, когда оно бы пригодилось, знание этой самой математики! Как, однако, в жизни всё лихо закручено.

Оказалось Машутка немного заикается. В первый день съёмок этого никто не заметил. Или все знали, и не заметила только Линда? Она повторяет одно слово несколько раз, потом с огромным усилием переходит на следующее. Кажется, наша «школярка» и видит плохо, наклоняется низко над тетрадкой и, чтоб разрезать бумажку, несколько раз проводит ножницами мимо. Но, с какой душой всё это она делает – смотрит Линде прямо в лицо, ловит каждое её слово. Замечательно написала домашнюю работу, всё равно нервничает, мнёт листочек черновика, очень, очень хочет понравиться, ждёт похвалы и надеется, что не «опозорила» свою маму-учительницу. Машенька в сером жакете и старушечьих штанах. Линда начинает себя чувствовать крайне неудобно в своей разрисованной кофте и джинсах с дырками на коленях.

– Машенька, ты умница!

Слабое подобие улыбки недоверия: «Приезжая тётя на самом деле так думает, или для камеры сказала?»

Линда одобрительно кивает ещё раз:

– Ты действительно умница! Я даже не ожидала!

Машенькины тонкие пальчики смыкаются на талии Линды. Она целует всё – нос, щёки, шею…

Господи! Неужели это всё, что ей было надо?!

– Маш, – Линда отодвигается, – а чего это у тебя штаны такие… как сказать… как бы не твои вовсе? Ты же маленькая, тебе нужно что-то весёлое носить, чтоб у тебя самой настроение поднималось и тем более у других.

– Мама… мама… мама говорит, что …что…

Это слышать мучительно.

– Твоя мама говорит, что «дочка учительницы должна быть примером для других детей»? – Линда знает этот текст наизусть. Она его хорошо изучила когда была маленькой, – «Ты должна быть такой, чтоб никто не мог сделать тебе замечания», потому что это «замечание не тебе», а это «замечание» твоей «маме»? Тебя так учили?

– Да!

Сколько в этом «Да!» горечи и отчаяния.

Когда-то мы уже это проходили об «учителях», «весь Город» которых «знал»; о «дочерях» этих самых «учителей», которые должны быть «примером для всех остальных»; о «позоре», «поразившем семью» с той самой секунды, как в семье появилась Линда – «де-е-е-вочка». Она до сих пор ненавидит всё, что касается школы, учителей, учеников, даже от звука школьного звонка у Линды немеют пальцы.

Бедная Машка! Если б она только знала, что с ней будет дальше. Дальше будет в точности как у неё: каждодневные стрессы, неуверенность в себе, жуткое одиночество, потом – чужая жизнь, хронический самообман и несколько выдуманных параллельных миров из которых не всё труднее становится возвращаться.

– Мама… мама не разрешает… не разрешает… не разрешает подстригать волосы, и носить джинсы. Она говорит это «пошло» и «вульгарно». А, я… я хочу «вульгарно и пошло»!

И это мы проходили. У нас ещё кроме «вульгарно и пошло» было «мещанство и безвкусица». Наверное, в лексиконе Клавы просто нет этих слов.

Линда сжимает зубы. Кровь пульсирует, руки дрожат.

Мысль крамольная, наглая, но нужная:

– Машка! Хочешь штаны как у меня? – Линда засовывает пальцы в дырки на джинсовых коленях, распахивает их веером и рвёт ещё больше. Голое колено лезет совсем наружу.

– Хочу!

– Ещё пять дней я твоя мама, и пока я тут, мы тебе купим джинсы, вырежем в них дырки, протрём пемзой, обольём хлором, одним словом – сделаем чем страшнее, чем срамнее – тем лучше и разрисуем всё это ромашками с божьими коровками и ты в них пойдёшь в школу. Хочешь?

– Да-а-а!

Машка убегает.

Вторая камера бежит за ней. Слышатся звук захлопывающейся двери и приглушённые крики. Машенька плачет и не хочет, чтоб её снимали.

«Если в Салониках другая съёмочная группа так же выворачивает наизнанку мою Алечку, я вернусь в Киев и просто перегрызу им всем глотки!», – Линда знает, что она себя не обманывает.

Проверка уроков окончена. Всем спасибо.

– Всё! Я сказала всё, убрали камеры! – Линду трясёт, – Машка уже отработала, а я могу скупаться?! – у Линды волчий оскал и горящие глаза, – Я спросила – могу я побыть одна, голой, без трусов и скупаться?! Просто в душе! Без купели, без сауны, вас без всех и без вашего Вальдемара?!

– После дневников… – голос Иннесы тих и властен.

Дневники… пошли вы к чёрту со своими дневниками! Задолбали уже идиотскими вопросами! Хрен с вами: давайте, только скорее, пока я ещё могу не разбить ваши штативы.

– Что ты чувствовала в машине?

«Боже, какая тоска!»

– Я чувствовала, что седалищные бугры грезят о свободе, а булки мечтают шевелиться, блин! Что ещё чувствуют нормальные люди в «Лексусах» и других средствах автомобильного транспорта после трёхчасовых переездов?! Что хотят вылезти и пройтись!

Иннеса не видит не раздражения, ни злости и продолжает так же бесстрастно: – Как ты думаешь: почему Володимир хочет, чтоб вы завтра пошли к его шефу? Почему Клава сама иногда носит еду этому шефу домой?

– Откуда я знаю «почему»?! Нравится, вот и носит! Может, она влюблена в этого индейца?! Или в индейца влюблён сам Вальдемар? Или вообще наоборот, Клава для карьеры своего мужа бьётся. В математике это называется число перестановок из трёх по два. Я почём знаю, зачем они это делают?! Кстати, было бы гораздо лучше если б Клавдия не жрать шефам по домам носила и реже вклеивала в себя ногти из плексигласа, а сводила своего же ребёнка к окулисту. «Учительница» называется. И «папаша» тоже хорош со своими воззваниями и барахтаньем в зелёных колодцах с целью «восстановления молодецкой удали»! Тоже, кстати, мог бы дочкой больше заниматься. Пока я тут, надо сводить Машеньку к врачу и купить ей новые джинсы. В этом доме каждый на своей венценосной особе повёрнут и вы в том числе! – Линда громко хлопнула туалетной дверью и демонстративно до конца открутила кран.

«Час ночи. Самое время купаться, – злилась она, присев на закрытую крышку унитаза, – сил уже нет. Завтра снова разбудят ни свет ни заря и отправят по лесу бегать. Не пойду! Ни за что не пойду! Не буду я больше бегать и «оздоравливаться», пусть хоть удавятся. Мне и так, чумной хорошо. Лучше я нормально Машку в школу провожу, и завтрак ей приготовлю, хотя в грёбанном статуте написано завтраки в школу не давать. Да и плевать на них. Как хочу, так и делаю.

Блин, наконец то они разошлись по домам. Одна Инка на кухне пьёт чай с

купленными мне конфетами «Ферреро Ронуар» и ждёт когда я спать лягу. Жди, жди. Когда захочу, тогда и лягу. Сегодня я пока не скупаюсь, спать не буду. Сиди сколько влезет. Где тут у них банные полотенца? В шкафу прямо в ванной, что ли? Ага, вот они… возьму лиловое, оно настроение поднимает. Ой, пахнет как хорошо… ладно… может эта Клава и недостаточно умна, зато убирать умеет, чистота кругом, ванна белоснежная. А это что за хрень с проводами торчит на стене и соединяется с душем? Не хватало, чтоб меня ещё в их туалете током трахнуло. То есть получается – вода в душ поступает через эту хрень? Забавно, однако.

Линда разделась догола, сложив грязную одежду прямо на пол. Хорошо всё-таки купаться! В предвкушении удовольствия, она аж заурчала под нос не хитрую детскую песенку.

«Кайф! Ну, правда кайф! «Много ли человеку надо?! – Второй раз за вечер подумала она, – хотя этот там в Древней Элладе в бочке который жил… – не к месту вспомнила она о греческом философе, – Диоген этот некупанный. Горячился он, конечно. Тем не менее, Вальдемар тут прав – не мне судить, чем люди занимаются. Да, не мне, но я бы как матушка Алипия жить в дупле не смогла, и без душа бы не смогла. И зачем это всё? «А тебе никто и не предлагает!», – Ответила Линда сама себе и за Алипию, и за античного афинянина Диогена из бочки и засмеялась от неги.

Только вот вода в душе всё никак не регулировалась. Линда как открыла кран с кипятком так он и тёк. Обычно всегда сперва всегда течёт холодная, пока трубы прогреются, тут всё вышло наоборот. Линда уже успела намылить голову. Вода всё не остывала. Смывать шампунь этим кипятком – сознательно обречь себя на облысение. Линда с детства помнила, кур когда ощипывают, кипятком их и поливают, чтоб перья сами вылезали. И вообще что теперь делать? Орать прямо из туалетных недр: «Я привыкла мыться прохладной водой. У нас в Греции жарко и мы стараемся освежиться»? Линда всё стояла голая посреди совмещённой ванной комнаты и ждала своего счастья, а вода ни за что не остывала.

«Всё-таки придётся орать, – решила она, – но что именно орать?

– Вальдемар! Приди ко мне и открой холодный кран?! – Так, что ли? Нет, несерьёзно, и противно. Придётся выслушивать о каких нибудь «полезных свойствах» горячей воды, или стояния голой в «помещении с лампами дневного света». Остаётся звать Иннеску. Может она знает?