Буковый лес - Валида Будакиду

– Где ты его взял?! – Она трясла «супруга» за грудки, от чего его челюсти колотя друг об друга, – Это мне? Это танк мне? Я могу туда залезть?! Я хочу туда залезть!

– Я же сказал – для любимой женщины…! – Он, не успев договорить, отступился на шаг, отброшенный крепкой рукой Линды – Какая разница где взял? Лезь, лезь, конечно! А поцеловать? – Вальдемар подставил щеку.

– Ваще-е-е-! – Линда, клюнув его носом, с неистовым визгом скакнула к боевой машине. Ручки… ногу на гусеницу, вторую на ступеньку…

Она, совершенно обезумев от восторга, уселась на броню как залихватский танкист во время парада Победы в поверженном фашистском Берлине.

– Можно я к тебе? – Он стоял внизу под хохот и свист съёмочной группы и ждал разрешения.

– Ладно, лезь, фиг с тобой! – Она кивнула с высоты и завизжала как укушенная, – Ю-ху! Оле-оле-е-е-!!!

Всё, Линду как в первый день приезда снова понесло.

Она никак не захотела спускаться в люк, наоборот, высунувшись из него до пояса и, зацепив большим пальцем лямку лифчика, а вторую руку демонстративно выбросив вперёд, перекрикивая лязг, несущейся вперёд стали, орала что-то очень военное и торжественное. Тут же, вспомнив знаменитое выступление Ленина с броневика на Финском вокзале в 1916 году, картавя и выворачивая слова, гикнула в голос:

– Таваищи! Даагие таваищи! Геволюция, катоуу так долго ждали большевики наконец свегшилась! А теперь, таваищи, – Линда щёлкнула обеими лямками лифчика, – а теперь, таваищи, дис-ка-те-ка! Ю-ху!!!

Танк несся по улице, разгоняя мелкоту с тонированными стёклами и поднимая за собой столбы пыли

– Ю-ху!!! – Визжала Линда и скалила зубы. Волосы её, похожие на прошлогоднюю солому, давно стояли дыбом. Её вдруг обдало запахом зеленеющих лесов, а где-то вдали, почему-то очень волнуя сердце, зашумел поезд. Ой, что будет! Ой, что будет!!! А, плевать на всё, что будет! У Эндрю произойдёт выкидыш! Ха-ха! И хрен с ними! И с Эндрю и с выкидышами! Он за всю свою жизнь заработал три евро и прочёл только «Чук и Гек» до половины, а гоноруууу-у-у! Всё выпендривается! Теперь всё будет по-другому.

А в Салониках знакомые попадают в обморок от моего танка, и чёрт с ними! Ю-ху-у-у! А в далёкой заснеженной Германии родители Эндрю сядут пить чай с вареньем перед телевизором. «Она ненормальная?», – Мама Эндрю, накапает сперва двадцать капель «кардиамина» в стаканчик, а потом варенье мимо хлеба прямо на скатерть, повернёт к мужу заплаканное лицо и скажет:

– Видишь, что произошло с нашим мальчиком?! Она же не нормальная! А, Голунов-старший глянет на жену задумчивым взглядом. «Нет! – ответит он, – Только она одна на всём белом свете и нормальная… «Грандиозный скандал в лейпцигской синагоге, шум, плач, добропорядочных иудеев, «навсегда» потерявших «такого мальчика»!

– Дойчен зольдатен унд дер официрен…!

– Прекрати ты!!! – Вальдемар держат её за штанину и пытался втащить обратно в танковый люк.

– Пошёл прочь, плебей! Хочу и ору! Ты же сам говорил – для меня всё, всё что угодно. Мне сейчас орать угодно! Танк мой!

– Марго! Успокойся! – Рокот мотора и безумная скачка заглушали его слабые крики.

– Отвали! Убью! – Линда с силой отдёрнула ногу и чуть не попала ему в лицо сапогом.

Она раскланивалась, с разбегающимися как стайка мойвы, машинам, махала испуганным прохожим и посылала им обеими руками поочерёдно воздушные поцелуи.

Бли-и-ин… Что это было? О, господи…

Линда высосала бутылку воды и пришла в себя только когда её усадили в «газель» рядом с Иннеской. «Изолировали от мужа? – Устало подумала она, – Может я его покусала?»

– С возвращение-е-ем! – Инка заметила, что взгляд «солистки» медленно, но верно становился осмысленным, – Ну, как, отдохнула немножко? Видишь, какие у нас в Киеве расстояния? Пока доедем куда надо, можно и выспаться.

– И детей завести! – Это Паша-продюсер пошутил вслух.

– Я что я правда спала? – Линда не верила своим ушам, – Как я могла уснуть в машине?!

– Ой, ну ты смешная! Если ты проснулась, значит и заснула, логично? Наоралась, напрыгалась, устала и уснула. Ничего страшного. Логично?

«Логично… всё очень логично…

За окном почти смеркается. Это ж сколько я спала? Очень хочется есть. Голова странно светлая, как помытый медный таз. На самом деле она – голова – должна сейчас болеть. Я не каждый день устраиваю столь интенсивные злодеяния, но от такого мерячения, как было у меня, я должна уже в анабиозе лежать, а тут шевелюсь. Есть хочется. Володенька же давал мне орешков… А, я?…Как я себя страшно вела… Ой, как с ним неудобно получилось… Человек старался, притащил целый танк, а я его… я ему сапогом… какой ужас! Надо бы извиниться. Он сейчас в своей машине бедненький едет совсем один. Ему, бедненькому, грустно и обидно».

– Инка! Где Вальдемар? – в тёмной машине не видно Инкиных глаз, но Линда чувствует, как они горят нездоровым огнём. Что происходит? Иннеса ревнует? Она?! Такие женщины не должны уметь ревновать, такие женщины приходят и берут. Тогда почему она так смотрит?

– Ты соскучилась по мужу?

– Неудобно вышло, понимаешь…

– Понимаю! Хочешь снова пересесть к нему?

– Да.

Сотовый Вальдемара ответил почти мгновенно, получается, он ждал звонка, значит не в обиде?

– Володя, тут твоя «жена «проснулась» и хочет вернуться к тебе. Примешь?

Он что-то ответил и Инка засмеялась.

На светофоре Линда первая увидела чёрный «Лексус» и, не дожидаясь разрешения, выпрыгнула из машины. Визг тормозов только раззадоривал её, водители высовывались в окна и крутили ей пальцем у виска, дескать «чокнутая». Ну и пусть чокнутая! Зато она сейчас снова будет с Вальдемаром, со своим Мариком! Никто и никогда в жизни столько за ней не ухаживал, не нуждался в её одобрении, не старался ей понравиться. И это уже третий день съёмок. Скоро всё закончится и что тогда?!

Она влетела в его машину, распахнув настежь дверь, чуть не оставшись под колёсами, проезжавшей мимо, иномарки. Иномарка резко объехала психическую тётку, почти вылетев с трассы, притормозила, засигналила. «Тьфу ты! Опять на глазах у всех лажанулась!», – Но всё закончилось хорошо. Водитель, заметил газель с надписями и подумал, что это киношный трюк. Через мгновение она снова сидела рядом с Вальдемаром на переднем сиденье, довольная, счастливая, наглухо пристёгнутая ремнём безопасности. Ещё несколько часов назад она бы ни за что не поверила, что может так по нему соскучиться.

Минут пять они ехали молча.

– Послушай, Линда, если ты будешь так себя вести, мы больше никуда не поедем.

– Да-а? И чёй-то? Что я такого сделала? – ей было очень неудобно перед «супругом», но она просто из принципа вяло огрызалась.

– Ты так бесилась, что нас чуть в полицию не забрали.

– Да-а? Слушай, во-первых, я думала ты с полицией давно всё уладил, ещё когда танк брал в прокат. Ты в прокат взял, правда, ты ж не купил его мне? И потом, я не знала, что можно только «про себя» ездить. Важен результат – ты хотел сделать мне приятное? Тебе это отлично удалось. Всё?

«Боже, до чего все мужики похожи. Сперва: „Дорогая! Весь мир к твоим ногам!“, а потом не запилят, облезут. „Не то“ сказала, „не так“ села», «не так» встала. Неужели нет на свете человека, который что-нибудь для женщины сделает, а потом ни взамен ничего не попросит, ни ныть не будет, который просто обрадуется, что любимой было хорошо, что она в своё удовольствие «орала», «танцевала», «воровала» в конце концов. Блин, ну заплатите вы за неё в полиции штраф, ну дайте человеку окунуться в фантазии.

– Марго! – Вальдемар снова был ласков и внимателен, – Я же исключительно для тебя всё это говорю. Вот мы сейчас едем домой и у нас есть только час на сборы в театр. Мы поедем на Андреевский спуск в так называемый театр – «Колесо». Современная интерпретация пьесы Антона Павловича Чехова. Мало ли что там может быть в новом стиле, ты же не будешь на весь театр восхищаться, или возмущаться? Некрасиво получится. Надо уметь владеть своими чувствами.

– Та лана! Ну, раз некрасиво, давай тогда не поедем, тем более мне и надеть нечего.

– Те, кому есть что надеть давно не ходят в театры.

– О! У тебя, Вальдемар, потрясающая логика! Зупа! (Супер! (немецк)! А эти, – Линда, не оборачиваясь, показала большим пальцем назад, на синюю «газель» с надписями по бортам, – эти тоже с нами в театр поедут?

– Не знаю. Пока молчат. Да пусть едут, я привык жить под камерами.

– Ха! Сама будто здесь и с ними родилась. Ох, Вальдемар, со мной весело, уеду я, и будешь по мне скучать.

– Я тебе буду звонить каждый день, – он действительно, совершенно действительно страдал! Он не хотел, чтоб Линда уезжала, и больше не мог этого скрывать.

– Я никогда в жизни не видел такой женщины, как ты. Я не устаю тебе удивляться каждый час, каждую минуту. Если сейчас вместо тебя здесь была бы Клава, она бы заставила меня ехать с ней в крутой бутик, покупать за бешеную цену новое платье и туфли в придачу. А как же! Мы же с ней в театр идём! Для неё слово «театр» ассоциируется с демонстрацией вечерних туалетов и едой в театральном буфете. Вдруг она там встретит знакомых, у неё «школьные родители», у неё «сослуживцы», ей не интересен сам спектакль, она всё действие ждёт антракта, чтоб походить по коридорам театра в новом платье. Её не волнует есть у тебя деньги, нет, я ж тебе говорил – ей только вот вынь да положь то, что она захотела. Вот сейчас! И ведь не переубедишь её ни в чём. Есть только два мнения – её и неправильное. Не переубедишь, не объяснишь, не докажешь. Упрямая как осёл. Я ей говорю: «Клавонька, ты понимаешь, что упрямство это первый признак тупости?!» Даже не слышит. А дура-дурой, двух слов связать не может. Её с собой даже на встречи брать неудобно. Может такое ляпнуть.