Йога Таун - Даниэль Шпек

– Индийские презервативы. Назывались Million Golds. Продавались из-под прилавка.

– И все было нормально?

– Да, а что?

– Ты говорил, что меня зачали в ашраме.

– Да.

– Ты спал с Марией. Не с Коринной.

– Коринна была потом.

– Ясно.

Он сунул сигарету обратно в пачку и нервно огляделся.

– Ты хочешь знать все грязные подробности?

Нет, грязные подробности я знать не хотела. Я хотела знать, любил ли он Марию. И жалеет ли, что вернулся из Индии с другой женщиной.

– Если для Коринны ты был вторым номером, то кто для тебя был первым?

Мой старый папа растерянно и упрямо смотрел в пол, словно слышал и видел то, что я даже не могла себе представить, – насыщенные краски, запахи и молитвы, комнату, наполненную мечтами.

– Это уже неважно.

Он врал. И знал, что я это понимаю.

Я задумалась о том, что бы рассказала Мария. О ее версии баллады про Лоу и Коринну.

– А Рюдигер? Это тот самый «немецкий пекарь»?

– Откуда я знаю.

Лоу двинулся по залу. Ага, подумала я, вот где собака зарыта.

– Лоу, подожди.

Он не обернулся. Только теперь я заметила двух девушек в другом конце зала. Там находилось кирпичное возвышение, на котором когда-то восседал Махариши. Оно тянулось во всю ширину зала, а посередине, как пустой трон, высился плоский валун. Девушки сидели на этом импровизированном подиуме и курили, у одной на коленях лежала зачехленная гитара. Лоу подошел к ним, что-то сказал, они протянули ему зажигалку. Он не спешил вернуться ко мне, завел с ними беседу. Девушка с гитарой раскрыла чехол, и Лоу принялся рассматривать гитару. Вполне в его духе – стоит ситуации стать щекотливой, он убегает. Я решила не обижаться и направилась к ним. Вблизи я увидела, что девушки – японки, совсем молоденькие, наверное, чуть за двадцать.

– Да уж, – говорил Лоу по-английски. – Вы только представьте, как они изменили восприятие Востока Западом. Просто удивительно.

– Ну что, Лоу? Пойдем?

– А, Люси. Это Люси, – представил он меня.

И конечно же, не добавил «моя дочь». Не хотел выглядеть в их глазах стариком.

– А вы? – спросила я.

– Мицу, – представилась одна.

– Кацуко, – сказала вторая.

– У них тут концерт, – сообщил Лоу, словно это была новость дня.

Я заговорила по-немецки, сказала, что нам пора. К немецкому пекарю. Если кто-то знает, где найти Марию, то только он. Но Лоу уже подсел к японкам и со знанием дела принялся обсуждать их розовую гитару «Стратокастер». Вот хитрец. И как-то естественно ему удалось вывести разговор на сенсационный факт, что он был здесь тогда. В 1968-м.

– Вы были знакомы с Джоном Ленноном?

– Да, мы даже вроде как играли вместе.

– Ой, так вы профессиональный музыкант?

– Да, музыка – моя жизнь.

Отвлечь его было невозможно. Он уже разошелся. Меня эти трое замечали не больше, чем воздух. Дальше настал черед истории с тигром. Я ее знала наизусть. Другим детям читали сказки, а мне папа рассказывал историю о «Бунгало Билле». О типе, который отправился вместе с матерью верхом на слоне охотиться на тигра.

* * *

Это была первая песня «Битлз», которую я услышала. Правда. Еще до «Она любит тебя» и «Желтой субмарины». Она была моей колыбельной. Джон, лучший друг Лоу, написал ее в ашраме. Потому что как-то один из участников семинара растерял охоту погружаться в себя. И решил отправиться на настоящую охоту. Звали его Ричард Кук Третий, его мать по имени Нэнси была высокой американкой с выдающимся подбородком и гривой светлых волос, прибыли они с внушительной горой чемоданов. Жили в отдельном бунгало по соседству с Махариши, все называли его «Бунгало Билл», и, со всей очевидностью, блестящими учениками они не были, так как до них не дошло, что убийство животных вредит карме. Вернувшись с охоты, Ричард Третий поведал учителю, что подстрелил самого настоящего тигра. Махариши пришел в ужас. А Джон Леннон, считавший Ричарда маменькиным сынком, которому лишь бы пострелять, посвятил ему песню, она вошла в «Белый альбом», – «Продолжающуюся историю Бунгало Билла».

* * *

Мать Билла уверяла, что это была самозащита. Хищник якобы неожиданно выскочил перед ними из джунглей. «Это был вопрос жизни и смерти – или мы, или тигр!» Естественно, возник вопрос, что двое вооруженных американцев забыли во владениях тигра, и песня после выхода альбома была воспринята как аллегория войны во Вьетнаме. Как бы то ни было, Махариши открыл юному охотнику индийскую мудрость, которую до той поры никто ему не объяснял: «Уничтожение жизни есть уничтожение жизни».

* * *

Мицу испуганно посмотрела в оконный проем и спросила, водятся ли здесь до сих пор тигры.

– Кто знает, – хрипло прошептал Лоу и тоже взглянул на чащу.

Потом он рассказал, что Ричард Третий, уже вернувшись в Америку, услышал песню по радио и решил изменить свою жизнь. Заядлый охотник сменил ружье на фотоаппарат и стал снимать для «Нэшнл Джиографик».

– Вот на что способна музыка, – со значением завершил Лоу рассказ.

– О-о-о! – восторгались японки.

Или просто притворялись, что поверили, а на самом деле сочли его свихнувшимся престарелым хиппи. Потом Лоу взял гитару и заявил, что Мицу установила не тот звукосниматель. Я напомнила, что нам пора идти. Лоу возразил, что хорошо сидим. Мицу заинтересовалась мнением Лоу о звукоснимателях, а Кацуко спросила меня, придем ли мы вечером на концерт.

– Где это?

– Здесь.

– Здесь?

– Вечеринка в честь полнолуния.

– Здорово! – обрадовался Лоу.

– Тайная поп-вечеринка. Будет сеанс йоги. И концерт.

– Окей, мы придем, – заверил Лоу.

Тут я вышла из себя.

– Слушай, Лоу. Мы сюда приехали не ради вечеринок.

– А что такого, это же классно.

– А на Коринну тебе плевать?

– Чего ты взбеленилась?

– Увидимся за ужином.

Я развернулась и пошла прочь.

– Люси, стой!

Я не играла драму, надеясь, что он догонит меня. Нет. Я была рада, что пойду одна. К немецкому пекарю по имени Рюдигер.

* * *

Я нашла дорогу назад через лес, вдоль реки и по подвесному мосту. Послеобеденное солнце скрылось в туманной дымке. Без Лоу Ришикеш стал городом самокатов и рикш, которые проносились мимо, едва не задевая меня, едких выхлопных газов, дыма из ресторанчиков и пристальных взглядов молодых людей, жадных до жизни. Центр города остался позади, и я испугалась, что заблужусь. Похолодало, захотелось есть. Но потом я внезапно обнаружила, что стою на изъезженной, грязной улице, а прямо напротив меня вывеска: «Немецкая пекарня». Последняя буква покосилась. Лавка с неоновым освещением представлялась зияющим провалом в ряду низких домишек. Вероятно, раньше здесь находился гараж или мастерская.