Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медленно, нерешительно Сиена подходит к боковому алтарю, где стоит дружелюбная статуя Марии из гипса, бело-голубая, с удивительно светлыми волосами. Она даже немного похожа на Сиену. Сиена зажигает свечу (так же, как те свечи-таблетки, что Эмили раскидывает по всему дому) и ставит ее на одну из подставок. Там уже горят четыре или пять свечей. «Кто их зажег, интересно?» – думает она.
Сиена поднимает взгляд на Марию и мысленно обращается к ней: «Дорогая Мария, помоги мне однажды снова влюбиться. Спасибо». Мария ласково ей улыбается. В одной руке у нее четки, а одна голая нога, замечает Сиена, прижимает к земле змею. «Аминь», – добавляет она. Интересно, почему Мария давит ногами живность. Как-то это не очень правильно по отношению к окружающей среде.
Выходя из церкви, она минует человека у алтарных перил. И только снаружи, в сгущающихся сумерках, понимает, что знает его. Это был дон Анджело.
И он плакал.
Этой ночью Эмили получает два довольно странных звонка. Один от Петры, которая рассказывает, что была на свидании с Джорджем-Дарреном. Эмили удивлена. В последних разговорах Петра вроде бы отказалась от Джорджа-Даррена из-за явных логистических трудностей, которые предполагают «отношения». Она не может найти няню, которая справится с Гарри, не может парковаться в центре города и не может позволить себе такси; и она точно не собирается брить ноги. И вот Петра заявляет, что они собираются на спектакль в Королевский театр, а после – на ужин. «Он сам все это организовал, – объясняет она, словно оправдываясь. – Я не могла отказать». Эмили считает, что, конечно, Петра должна пойти, хорошо провести время, не совершать ничего такого, чего бы не стала делать она, и так далее. Она кладет трубку, чувствуя легкий, совсем невесомый укол зависти. Она так и не рассказала Петре про вечер с Чедом.
Второй звонок – от мамы. Это еще более необычно. Эмили всегда звонит матери воскресным утром; она знает, что мама любит заведенный порядок и предпочитает не разговаривать по телефону до окончания «Арчеров». Но вот ее мама звонит во вторник, всего через два дня после прошлой беседы. Что-то явно произошло.
– Что-то случилось? – первым делом спрашивает Эмили.
– Нет, – говорит ее мама довольно обиженно. – Мне нельзя позвонить собственной дочери?
– Можно, конечно. Я рада тебя слышать. Что-нибудь не так?
Конечно, что-то не так. Родители Эмили собирались провести Рождество с Дэвидом и его партнершей, Келли. Но Келли (разумеется) все перепутала и пригласила еще и своих родителей из Ньюкасла.
– А вы не можете поехать вместе? – прямо спрашивает Эмили.
– Да в этом крошечном домике едва ли всем хватит места, помнишь? – Мама Эмили возлагает полную ответственность за финансовую несостоятельность сына на Келли, несмотря на то что у Дэвида были точно так же плохи дела с его первой женой, Сью (местной девушкой), и его второй женой, Линдой (лучшей подругой Сью). Действительно, все стало хуже с тех пор, как он ушел от Линды к Келли, но, по мнению Эмили, не совсем ясно, почему в этом целиком и полностью виновата Келли. Эмили Келли нравится; она косметолог и всегда обещает «привести в порядок» ее брови.
– Это все из-за нее, – говорит мама Эмили. – Она не хочет нас видеть.
– Я уверена, что это неправда.
– Конечно правда. Она лучше пригласит своих родителей с их караоке и разноцветными коктейлями. И они привезут ее сестру. Ты знала, что она беременна?
– Келли?
– Нет, ее сестра. Ее зовут Линн, по-моему.
– Я думала, Линн еще в школе учится.
– Она и учится. Вот такая у них семья.
– Ты поговорила с Дэвидом? – спрашивает Эмили без особой надежды. По ее опыту, мама не особенно много общается с сыновьями. И, несмотря на это, все равно ладит с ними лучше, чем с Эмили.
– Нет смысла с ним разговаривать. Он всегда на ее стороне.
– Так она же его жена.
– Она ему не жена, – шипит мама Эмили.
– Тогда его гражданская жена.
– И этим все сказано, – фыркает мама.
– Мам! Келли нормальная. Она любит Дэвида и хорошо обращается с детьми.
Мама молчит. Это гудящее, многозначительное молчание. Потом она говорит:
– Я и не ждала, что ты поймешь. Все-таки у тебя классный большой дом в Италии.
И Эмили произносит то, чего, наверное, от нее и ждали с самого начала:
– Почему бы вам не приехать к нам на Рождество?
Глава 2
В день похорон Карло Белотти и Пино Альбертини церковь полна людей. Это еще и День Всех Святых, праздник, который до настоящего времени никогда Эмили не касался (в Англии важным считается предшествующий ему день, Хэллоуин), но который, несомненно, имеет большое значение в Италии. Все статуи почистили и вынесли на обозрение церковную реликвию (один из ногтей святого Антония), заключенную в золотую шкатулку. Обилие цветов наполняет церковь тошнотворным ароматом, от которого кружится голова, а на алтаре горят свечи. Даже дон Анджело одет в великолепную пурпурную мантию, которая, по мнению Эмили, больше подошла бы какому-нибудь императору, чем приходскому священнику.
Эмили проскальзывает на заднюю скамью. Передние ряды, кажется, целиком заняты семьей Олимпии. Сама она, в черном с головы до пят, скрытая черной вуалью, сидит в окружении мужа, двух сыновей и их семейств. Эмили знает, что Олимпия – младшая из семи детей и единственная девочка, поэтому предполагает, что некоторые из пожилых мужчин в первых рядах, должно быть, ее братья, хотя наверняка уже не все из них живы. Но и молодых людей тоже много: слишком возбужденные дети в своих лучших выходных нарядах; малыши, чей внезапный плач быстро смолкает; угрюмые длинноволосые подростки в кожаных куртках.
У Пино Альбертини не осталось живых родственников, не считая дальнего кузена, который нервно сидит со своей женой в окружении клана Белотти. Моника рассказала Эмили, что семья Олимпии оплатила похороны, достойные героя, ее мертвого отца.
Гробы, оба накрытые итальянскими флагами, в церковь вносят гробовщики в черных костюмах. Царит абсолютная тишина, которую нарушают только шаги по каменному полу. Эта тишина удивляет Эмили: она ждала музыки, гимнов, общего религиозного подъема. А вместо этого – тишина, неподвижность всех пришедших, черные перчатки носильщиков гробов. Все это кажется ей глубоко зловещим. Внезапно ей, хоть из всех прихожан она причастна к трагедии, наверное, меньше всего, хочется громко заплакать, сделать что угодно, чтобы снять это ужасное напряжение.
