Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тела были обнаружены во время археологических раскопок…».
Моника делает паузу и кладет газету, которую переводила для Эмили.
– Та еще была сцена, – говорит она.
– Это было ужасно, – подтверждает Эмили. Она вспоминает, как Олимпия упала на колени и взывала к отцу. «Mio babbo», – плакала она. «Мой папочка». Эмили было невыносимо грустно, что эта пожилая женщина в своем удобном домашнем халате в цветочек зовет своего папу, как маленькая девочка. Она и была маленькой девочкой, когда он исчез, понимает Эмили.
– Она сразу узнала кольцо?
– Да, как только она его увидела, то начала кричать. Там еще был крестик, но непохоже, что она его узнала. Она просто продолжала кричать, что это было кольцо ее отца.
– Что ты сделала?
– Я попыталась ее утешить, но она просто стряхнула мою руку. Она цеплялась за Чарли и плакала в его волосы, поэтому он, конечно, тоже плакал. Даже девочки испугались. Вообще, ситуацию спасла Стайн. Она подошла к Олимпии и сказала: «Теперь вы можете его похоронить». Это действительно ее успокоило. Но потом нам нужно было как-то перевезти кости, поэтому я позвонила Романо и спросила, может ли он пригнать свой трактор.
– Ты позвонила Романо?
– Да. А почему нет? Он же наш ближайший сосед.
– Отец Романо был мэром здесь во время войны. Убежденным фашистом.
– Не может быть! Серьезно?
– Да. Это легко доказать, потому что какое-то время все фашисты называли своих детей Романо и Романа. Поэтому, если встречаешь итальянца определенного возраста по имени Романо… Понимаешь, если ты называл своих детей так же, как звали кого-то из детей Муссолини, тебе полагались выплаты, так что повсюду было много Романо, Витторио и Эддов.
– Но Романо очень уважительно обращался с телами. Перекрестился и все такое.
Моника фыркает.
– Это просто суеверный рефлекс. Они тут все это делают: крестятся, молятся Деве Марии, а потом продолжают жить как жили.
Они сидят на пьяцце за чашкой кофе. Чарли торжественно доедает мороженое. Сейчас конец октября, но еще достаточно тепло, чтобы сидеть на улице. Через площадь виднеется квартира Моники, эфемерный оазис цветов.
– Полагаю, вам пришлось вызвать полицию, – говорит Моника.
– Да, конечно, хотя Рафаэль не хотел. Он беспокоился о своих драгоценных раскопках, но Стайн настояла.
Моника улыбается.
– У него очень авторитарные настроения, у этого Рафаэля.
– Как и у всех итальянцев, – парирует Эмили.
Моника весьма самодовольно улыбается.
– Это правда. И что полиция сказала?
– О, они нам задали много вопросов. Рафаэль не показал виду, что знал о телах еще за несколько недель до этого. Они решили, что он их только что обнаружил. Он, кажется, знал кого-то из полицейских, все время называл его Тино.
– Агостино Пьери. Они в школе вместе учились.
– Господи, Моника, всех-то ты знаешь.
Моника вздыхает.
– Это самый большой минус жизни в городе, где родился. Ну, один из самых больших, по крайней мере.
– В общем, полиция увезла тела. Олимпия немного успокоилась, поэтому я предложила ее подвезти, но она ответила, что хочет пойти в церковь.
– Само собой! Надеюсь, ты все же подвезла ее.
– Конечно. Я подвезла ее до церкви. Дон Анджело был там, поэтому я оставила их наедине.
– Уверена, что старый псих был вне себя от счастья.
– Вообще, он выглядел довольно потрясенным. Я осознала, насколько он стар.
– О, он еще миллион лет протянет, эти религиозные психи всегда долго живут.
– В общем, он на следующей неделе похоронит тела. Будет погребальная месса. Уверена, ты тоже приедешь.
Моника качает головой.
– Лучше пусть меня закопают. Только не говори, что ты идешь.
Эмили становится неловко.
– Ну, я подумала, что должна.
– Эмили! – взрывается Моника.
Чарли с чавканьем доедает мороженое и смотрит на маму, чтобы проверить, заметила ли она. Нет, слишком занята болтовней. Слова, слова, слова. Слова, голова, трава, дрова. Английские слова забавные, когда их рифмуешь. Итальянские слова рифмуются постоянно. Bello bimbo[102]. Ему постоянно это говорят. Пэрис смеется, но она просто вонючка. Только что зашел парень Сиены. Чарли он не нравится, хотя однажды тот дал ему жвачку, которую ему нельзя. Он спрятал ее в надежное место. Вот только не может вспомнить куда. Парень Сиены разговаривает с милой девушкой, которая всегда приносит ему особенные трубочки. Она говорит, что Чарли – ее особенный парень. А не он. Он просто вонючка. Вонючка, кучка, колючка.
– Разве это не парень Сиены? – спрашивает Моника.
– Нет, – отвечает Эмили. – Они расстались. Она говорит, что не хочет это обсуждать.
Когда Эмили возвращается домой, там стоит тишина. Сиены нет дома, а Пэрис, видимо, отправилась погулять с Тотти. После теплого утра воздух стал свежее и дует холодный ветер, более известный здесь как трамонтана. Эмили готовит обед для Чарли и для себя и включает центральное отопление. На самом деле в Италии запрещено законом включать отопление до первого ноября, но никто не обращает на это внимания. Эмили слышит, как котел оживает, и представляет, как она включит фильм и прижмется к Чарли на диване. Особое удовольствие. Может, она даже поспит десять минут.
В гостиной Эмили видит, как что-то яркое блестит на каминной полке. С мыслью, что это могут быть деньги (у нее вечно нет евро на тележку в супермаркете), она подходит ближе и видит, что это крестик, тот самый крестик, который нашли на теле Карло Белотти. Должно быть, полицейские оставили его здесь. Она вспоминает, как они спрашивали у Олимпии, нужен ли он ей, и та сказала «нет», она хотела оставить только кольцо.
Эмили стоит с крестиком в руке несколько минут. Он маленький и выглядит так, словно был когда-то прикреплен к чему-то еще, может, к четкам. Очевидно, что он недорогой: металл заржавел, эмаль местами откололась. Пусть так, но Эмили все равно задается вопросом, почему Олимпия, которая держала кольцо отца так, словно это была святая реликвия, совершенно не заинтересовалась крестиком. Для католиков ведь важны такие вещи. А Олимпия весьма убежденная католичка; Эмили видела, как она ходит на мессу в полном облачении: в платке, с молитвенником и гигантскими четками. Почему она не оценила это доказательство веры ее
