Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

социально-научными исследованиями и сетью институтов демократического правового государства, которое определяет границы, в которых можно быть отцом, автором, немцем, соседом, любителем вина и т. д.

Эти четыре вида идентичности (как и другие, которые мы можем оставить за скобками), сливаются в запале публичных дебатов о политике идентичности. Из-за этого социальная идентичность оказывается метафизически нагруженной — многим она служит заменой религии.

У волнений вокруг политики идентичности есть основа, связанная с ее происхождением. Обоснование того, что аспекты расы, религии, пола и происхождения стоят в центре политики идентичности, опирается на порой жестокую несправедливость, в прошлом причинявшуюся определенным группам людей на основе таких классификаций. В совсем не далеком прошлом и в настоящем против евреев, христиан, мусульман, женщин, транссексуалов, а также немцев, французов, русских, китайцев и т. д. учинялись и все еще учиняются жестокости и зверства.

Для обоснования и мотивации порой суровых преступлений против человечества издревле используются стереотипы, что подводит нас к ядру проблемы. Насколько сильно наше мышление пронизано стереотипами, вы можете легко установить, спросив себя, что, на ваш взгляд, представляет собой типичный испанец. Возможно, вам на ум придет, что испанцы очень страстные, громко говорят, едят паэлью, пьют крепкие красные вина, загорелые и т. д. Конечно, если вы когда-либо были в Испании продолжительное время или знаете испанцев, вы сразу отметите, что ваше знание об испанцах очень неполное, если вы ищете в них «типичного» испанца. Само собой, то же касается и типичного баварца, которому мы припишем склонность носить определенные костюмы, пить вайсбир[159], есть белые колбаски, сквернословить низким баритоном и с сильным акцентом и быть католиком.

Конечно, стереотипы также связаны с образами ролей. Многим будет несложно представить, чем занимается или о чем думает типичная жена, или объяснить, чего хотят саксонцы, вообразив их себе как особенно бунтарских восточных немцев. Кроме того, во всякой стране есть свои собственные стереотипы о других странах. У португальцев иные стереотипы об испанцах, чем у нас, у китайцев — иные о немцах, чем, скажем, у американцев из США, стереотипы итальянцев о ливийцах отличаются от тех, что лелеют французы.

Но теперь я немного ввел вас в заблуждение — так как то, что я только что сказал о странах и их стереотипах, само уже состоит из стереотипов. Представление о том, что существуют страны, в которых господствуют определенные стереотипы, уже автоматически приводит к образованию новых стереотипов. И это часть проблемы.

Мы обязаны первой теорией связи стереотипных клише и общественного мнения американскому журналисту и медиакритику из США Уолтеру Липпману. В своей до сих пор актуальной работе 1922 года «Общественное мнение»[160]он показывает, что воззвания к «культуре, традициям и групповому сознанию»[161] в лучшем случае являются выражением стереотипных паттернов, которые он понимает как предрассудки и «заранее выработанные мнения»[162], формирующие наши ожидания и тем самым восприятия. В качестве примеров национальных стереотипов он приводит непонятные сегодня мнения…

…о непостоянных ирландцах, логичных французах, дисциплинированных немцах, невежественных славянах, честных китайцах и неблагонадежных японцах. Все подобные обобщения основаны на примерах, но выборка самих примеров статистически несостоятельна. <…> Человек, мыслящий поверхностно, склонен выхватить один пример (или случайно на него наткнуться), который поддерживает или опровергает личные предубеждения, и сделать на этой основе вывод о целом классе объектов[163].

Разумеется, избавиться от такого рода предрассудков не так просто. Ведь предрассудки отчасти всегда покоятся на фактах, разумеется, искаженных, переистолкованных через фильтры. В Испании процент людей, которые пьют красное вино и обнимаются, предположительно, и вправду выше, чем в Германии, где больше пьют пиво и телесно не приближаются друг к другу так сильно (из-за чего social distancing, как это называют на коронавирусном «немецком», большому числу испанцев дается сложнее, чем соответствующему числу немцев, так что в Испании даже пришлось ввести ограничения на передвижения, чтобы сломить эту культурную привычку).

Но обобщаемое с помощью таких частичек истины предрассудочное мышление быстро опровергается действительностью. Когда пандемия COVID-19 уже однозначно распространялась в марте 2020 в Германии, в первые теплые дни мюнхенцы сидели бок о бок в пивных садах и на лугах, что является решающим фактором для объяснения числа инфицированных в Баварии. Близость к Италии или Австрии сама по себе здесь ни при чем, так как в Италии и Австрии заболевали не только итальянцы и австрийцы, но и немцы тоже. Инфекционные цепи не связаны с нациями, вирус не осуществляет дискриминации по гражданству. В Северном Рейне-Вестфалии был карнавал, который ускорил распространение вируса. Так что немцы гораздо больше зависят друг от друга и привязаны друг к другу, чем считается, из-за чего посреди ограничений на контакты и передвижения Бавария потянула за аварийный тормоз. Стереотип о пьющих пиво дистанцированных немцах, избегающих телесных контактов, определенно не описывает отношения на «Октоберфесте».

Даже если отчасти было бы правдой, что коронавирус вызвал особенно много смертельных случаев в Италии, Испании и Франции, так как многие итальянцы, испанцы и французы особенно предрасположены к телесным контактам, из этого вовсе не следовало бы, что последнее предосудительно. Всеобщее social distancing настолько же проблематично и должно быть только исключительной мерой, иначе помимо расизма, классизма или мизогинии нам будет грозить новый предосудительный формат мышления, который я назвал гигиенизмом [164].

«Гигиена» происходит от древнегреческого слова, означающего здоровье (hygieia). Цель и смысл человеческой жизни не может состоять в том, чтобы мы ориентировали наше общество лишь на поддержание и контроль нашего здоровья. Иначе мы должны были бы запретить алкоголь, незащищенный секс, поцелуи взасос и многие другие формы нежности, а равно шоколад, чипсы и пиццу. Когда мы судим других по гигиеническим меркам, это выглядит плохо, так как ни один человек, ведущий осмысленную жизнь, не стремится исключительно или даже преимущественно быть как можно более здоровым и прожить как можно дольше. Просто максимально долгая жизнь — это не смысл жизни и уж точно не моральная цель отлаженного общественного порядка. Общество, вращающееся лишь вокруг здоровья, безнадежно и тоталитарно. Сыгранный Рики Джервейсом протагонист сериала «Следом за жизнью» метко формулирует это, когда ему указывают на его чрезмерное потребление алкоголя: здоровая жизнь — это такая жизнь, в которой просто умирают дольше.

Фактически меры, введенные, чтобы сдержать распространение коронавируса, привели к смертельным случаям: к самоубийствам, смертям, которых можно было избежать и которые случились из-за недостаточных профилактических мер и работающих неполный рабочий день врачебных практик; экономические последствия, которые также скажутся негативно, еще вовсе нельзя предвидеть. Таким образом, мы соглашаемся на неконтролируемый и незапланированный триаж в масштабах всего общества, чего мы