Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

этому обязывают универсальные ценности. Тот, кто ведет борьбу во имя якобы или действительно угнетаемого меньшинства против воображаемого или реального большинства, упускает из виду, что тем самым он совершает тот же тип ошибки, которая привела к угнетению меньшинства. Тот, кто борется против несправедливого угнетения, не может иметь целью несправедливо угнетать угнетателя.

Габитус и стереотипы. Все ресурсы ограниченны

Кризисные ситуации, такие как пандемия COVID-19, драматическим образом показывают нам, что все ресурсы ограниченны. Не существует бесконечно много медицинских масок, сестринского персонала, кроватей для интенсивной терапии и аппаратов ИВЛ. Но не существует и неисчерпаемых источников энергии (это мы знаем уже давно), бесконечного числа смартфонов, бесконечно числа мест в ICE, бесконечного числа мест в ресторане и т. д. Таким образом, все ресурсы ограниченны — что, в виду динамического роста населения ведет к разрастающимся кризисам.

Чем ценнее ресурсы, тем больше за них борются. Точная экономическая ценность материальных ресурсов, конечно, известна не всякому. С ограниченностью ресурсов связано то, что не всякий знает, как заполучить их в любой момент. Иначе натиск на наиболее ценные ресурсы был бы слишком велик, и это привело бы к коллапсу системы распределения.

Не все ресурсы могут быть оценены материально или же финансово, как золото, смартфоны или источники энергии. Кроме таких материальных или финансовых ресурсов, как показал французский социолог Пьер Бурдьё, можно выделить символические ресурсы, к которым относятся добрая слава, научная репутация, а также телесная красота, врожденные аспекты нашего интеллекта, хорошее воспитание и образование, стиль одежды и тому подобное, даже хороший вкус в искусстве.

Символические ресурсы коррелируют с материальными ресурсами. Некоторые можно получить лишь по достижении определенного финансового уровня (сюда, например, относится энологическая[149] экспертиза — незаурядные вина дорогие). Другие символические ресурсы являются основой для получения материальных, к таковым, например, относятся хорошее воспитание или телесная красота (которые являются явным или неявным требованием для доступа к определенным профессиям).

Каждый из нас являет в своем повседневном способе поведения сложное переплетение более или менее случайно или специально приобретенных символических ресурсов. Это переплетение я хотел бы, используя термин Бурдьё, назвать габитусом.

Материальные и нематериальные ресурсы сложно переплетены друг с другом. Примечательно, что люди с определенным габитусом часто занимают определенные рабочие места, что связано, с одной стороны, с тем, что работодатели выбирают определенный тип сотрудников, а с другой стороны — с тем, что роль, играемая в профессии, влияет на габитус. Таким образом, наш габитус постоянно меняется в ходе жизни. У нас есть, так сказать, депозит габитуса, на котором лежат наши символические ресурсы, развивающиеся по своей собственной комплексной логике. Для исследования этой собственной логики гуманитарные и социальные науки разрабатывают методы, которые, конечно, сами делают вклад в габитус и могут создавать преимущества. Экономист точно лучше разбирается в бирже и знает, как применить эти знания в обществе, в отличие от произвольного неспециалиста, легко поддающегося на уговоры своего банка купить сомнительный пакет акций. Литературовед в силу своего образования лучше разбирается в литературе, что может приводить к лучшим, во всяком случае, к более информированным суждениям вкуса.

В целом, политику можно понимать как систему, которая управляет неизбежно несовершенным и всегда несправедливым распределением ресурсов. В зависимости от экономической системы, соотношения подсистем и полномочий общества это управление будет в деталях происходить по-разному. Поэтому политики не могут обойтись без команды специалистов по ресурсам, располагающих данными, благодаря которым существующее распределение ресурсов можно измерять, а собственную логику их будущего распределения — предсказывать более или менее хорошо и управлять согласно политическим принципам.

Так называемая политика идентичности состоит в том, чтобы установить связь между определенными социальными паттернами, зовущимися «идентичностями», и распределением ресурсов, чтобы вывести из нее политические принципы. Кризис нынешней политики идентичности, разумеется, заключается в том, что предполагаемая идентичность, о которой идет речь, в действительности не существует иначе, чем как габитус. Габитус можно исследовать социологически, идентичность — нет. За расплывчатым понятием идентичности скрывается распространение стереотипов, которые в принципе не являются действительными носителями текущих и измеряемых битв и прений вокруг распределения.

Стереотип — это искажающее действительность описание действия, с помощью которого некто пытается объяснить способ действий человека, ссылаясь на его групповую принадлежность. Стереотипы влияют на наши установки и, вместе с тем, на наши поступки в отношении лиц, которые воспринимаются сквозь фильтр стереотипа. Не существует типичных немцев, баварцев, берлинцев, арабов, католиков, транссексуалов, мужчин, женщин, западных и восточных немцев, белых и черных, чьи сильные и слабые стороны можно было бы сравнить друг с другом. Это один из главных результатов развития философии, как и других гуманитарных и социальных наук, которые возникли как академические дисциплины лишь в эпоху модерна, то есть приблизительно с середины XVIII века [150].

Постепенно пришло понимание того, что наши представления о нормальном и типичном являются недопустимыми упрощениями социальной действительности. Мы все знаем феномен того, что мы сразу же классифицируем людей, которых встречаем впервые (что ежедневно происходит на улице). Это помогает прийти к совершенно банальным прогнозам о вероятном развитии повседневных сцен. Старая дама в супермаркете, которую пропускают вперед, потому что она взяла всего пару бананов, лихач-велосипедист, который явно не следует правилам дорожного движения, итальянская пиццерия с типичным, приспособленным к немецкому вкусу ассортиментом — наша повседневность полна типизированных ожиданий, которые упрощают нам жизнь. Они позволяют нам делать более или менее хорошие прогнозы того, что произойдет дальше, работая лишь оттого, что мы принимаем систему стереотипов и в определенной мере подыгрываем ей. Поэтому мы, например, доверяем водителям такси или автобусов, поскольку мы исходим из того, что они исполняют свою роль, доставляя нас как можно скорее к цели, настолько ответственно, насколько мы этого ждем.

Организация нашей повседневной жизни держится на ниточках типичных сцен, к которым нас приводят адаптация и воспитание. Будучи взрослыми людьми, иногда мы с трудом можем представить себе, как что-то могло бы идти по-другому, что ведет к тому, что наш повседневный жизненный мир начинает казаться частью природы, функционирующей по неизменным законам. Если это функционирование нарушается или даже, как в случае с кризисом коронавируса, полностью переворачивается, возникает неопределенность. Эта неопределенность ощутимо сообщает нам всем что-то об устройстве нашего повседневного жизненного мира, как его описывал основатель философской школы феноменологии, философ и математик Эдмунд Гуссерль. Это устройство контингентно — оно есть выражение исторически возникших, отчасти полностью иррациональных ожиданий, которые тем не менее, запечатлеваясь, предстают сами собой разумеющимися [151].

К иррациональным ожиданиям нашей повседневности относятся социальные идентичности: мы воспринимаем себя