Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

как баварца или северную итальянку, как католичку, индуса, гомосексуального жителя большого города, как женщину, борющуюся за левые идеи свободы и социальную справедливость или (например, в расистски нагруженных контекстах) как белого или черного. Все эти социальные идентичности, по сути, являются необоснованными, научно недопустимыми упрощениями нашего сложного социального и природного положения как живого организма на планете Земля.

В США люди, расифицированные как черные, с повышенной вероятностью будут убиты полицейским. Это один из многих предосудительных расистских перекосов. Существует расизм, а не то, что воображает себе расист. Это не делает жизнь причастных легче, но означает, что расизму можно сопротивляться, ссылаясь на факты: в действительности не существует человеческих рас. Из этого должны исходить критика и сопротивление.

Мы не видим ни социально-экономических условий распределения ресурсов, ни свою экологическую нишу достаточно хорошо, чтобы предсказывать будущее. Хотя финансовые кризисы и пандемии в общем-то ожидаемы, никто не мог предсказать конкретно финансовый кризис 2008 года или начало пандемии коронавируса. Даже в совершенно бытовых условиях мы не в состоянии делать точные прогнозы, что все мы знаем по опыту Deutsche Bahn, расписание которых не столько предсказывает прибытие поездов, сколько служит им приблизительным ориентиром.

Типичные ожидания нашей повседневности возникают не через построение естественнонаучных, гуманитарных или социальных теорий, а из плохо обоснованных, исторически передаваемых моделей, которые мы усваиваем, чтобы понимать самих себя и наших близких. Это работает более или менее хорошо до тех пор, пока не возникает никаких помех, показывающих, что в системе есть дыры.

Любой страх перед чуждым и другим — это, в конечном счете, проявление глубоко укорененной тревоги о том, что наша система ожиданий может рухнуть, ведь она и так постоянно изменяется. Не существует нормального общества, в котором все работает так, как должно, потому что опыт общественной нормальности всегда является выражением многогранных механизмов обмана и вытеснения.

Приписывания (социальной) идентичности, ставшие привычными сегодня, в цифровую эпоху, благодаря логике распространения новостей, в том числе фейковых, несостоятельны с точки зрения гуманитарных и социальных наук. Это затрагивает, в частности, нашу главную тему — моральное действие. Никто не делает добро или зло, потому что является мужчиной, женщиной, восточным немцем, мусульманкой, христианином или социал-демократкой. В лучшем случае, приписывание таких идентичностей со стороны других или нас самих определяет наше поведение косвенно, когда мы позволяем заблуждению, что наше поведение — это выражение наших социальных идентичностей, влиять на наши решения. Когда, например, бразилец, считающий себя типичным бразильцем, встречает немца, считающего себя типичным немцем, они сперва наденут в социальном контакте свои маски и подтвердят друг для друга свои предрассудки: бразилец предстанет пылким южанином, немец — как человек холодного рассудка; один станцует, другой — четко упорядочит все вокруг себя, — и так далее. То, что такие стереотипы не соответствуют действительности, можно легко продемонстрировать, сравнив склонного к пылкости немецкого танцора самбы с бразильцем-интровертом. На любого бразильца, подтверждающего стереотип, найдется один, который его опровергнет. Ни один бразилец не воплощает все стереотипы, так как стереотипы варьируются: в США типичного бразильца представляют иначе, чем в Японии.

Стереотипы опасны, так как они легко склоняют к тому, чтобы неправильно морально категоризировать как поступки других людей, так и свои собственные, и потому неправильно реагировать на них в ответ. Когда, например, 30-летняя сторонница Зеленых, жившая в Берлине и Нью-Йорке, переехав в Мюнхен, встречает 80-летнего сторонника ХСС[152], семья которого несколько поколений живет в Мисбахе, она, вероятно, будет судить о нем неверно, если она из этого выведет ожидания о его поступках. Хотя сторонник ХСС проголосует за ХСС, из этого следует не многое. Быть может, во время миграционного кризиса 2015 года он особенно участвовал в культуре гостеприимства и жертвовал деньги для беженцев; быть может, он перестроил свой дом по экологическим критериям, чтобы остановить изменение климата. Может быть, наоборот, 30-летняя сторонница Зеленых, которая кичится своим космополитизмом и старается не судить о людях по поверхностным, например, расистским критериям, как раз из-за этого морально осуждает сторонника ХСС и уже при первой встрече внутренне вступает в противостояние. Ее стремление разрушить предрассудки, слишком односторонне направлено на предрассудки о тех чужаках, которых она признает чужими, и упускает из виду, что сторонник ХСС равно является для нее чужаком, заслуживающим ее морального внимания. Тот, кто из сочувствия к находящимся далеко чужакам и мигрантам, добирающимся до Германии, лелеет предрассудки о стороннике ХСС, совершает тем самым как раз ту ошибку, которой он, собственно, и хотел избежать, так как он автоматически морально осуждает того, кто ему чужд.

Часто упускают из виду, как много негативных стереотипов о европейцах распространено в США, что я заметил лично во время своей преподавательской и исследовательской деятельности. Будучи младшим профессором New School for Social Research[153], я жил пару лет в Нью-Йорке в польском квартале под названием Гринпойнт в Бруклине. Снимать жилье там было дешевле, чем во многих других дорогущих частях Нью-Йорка, кроме того, там были дружелюбные люди, хорошие и доступные рестораны и много других достоинств, и из-за всего этого в целом действительно много европейцев всех возможных национальностей жило в Гринпойнте, рынок недвижимости которого крепко держали в руках польские иммигранты.

Ныне в США есть особенно много стереотипов и шуток о поляках (и греках), так что некоторые американские друзья часто смотрели на меня косо и спрашивали, почему я добровольно живу «у поляков». Тут я ясно увидел силу стереотипов, а равно и тот факт, что даже мои всесторонне и академически образованные друзья автоматически не являются свободными от стереотипов. Приблизительно такое же ощущение (только гораздо более неприятное) должно возникать, когда кто-то происходит из немецкого «проблемного района», например, Дуйсбург-Марксло[154], так как бытует мнение, что в определенных районах сосредоточивается стереотипно идентифицируемая проблема, в некоей мере свойственная людям оттуда. Когда кто-то живет в таком месте лишь временно и может выбраться оттуда, это не проблема; но если кто-то вырос в районе, воспринимаемом как «проблемный», это ведет к тому, что рано или поздно он станет жертвой классизма, то есть негативной дискриминации.

Разумеется, в действительности все обычно происходит полностью наперекор мнениям классистов: поскольку в отношении определенной группы людей, которую идентифицируют через стереотипы, господствуют определенные предрассудки, этих людей лишают как материальных, так и символических ресурсов. Обладатель звучащей по-турецки фамилии, сообщая, что он из Марксло, во многих секторах профессиональной жизни понесет измеримый ущерб, какими бы способностями он ни обладал независимо от социальной идентификации.

Одна из первейших целей морального прогресса состоит в подрыве системы стереотипов, чтобы мы могли вообще