Нравственный прогресс в темные времена. Этика для XXI века - Маркус Габриэль

границ между человеческими группами проходят генетические градиенты. В человеческом геноме, среди 3,2 миллиардов спаренных оснований[169], нет ни одного фиксированного различия, которое, к примеру, отделяет африканцев от неафриканцев. То есть — говоря эксплицитно — не существует не только ни одного гена, который обосновывает «расовые» различия, но даже ни одного спаренного основания. Внешние признаки, такие как цвет кожи, которые используют для типологической классификации или в повседневном расизме, — это предельно поверхностная и легко изменяющаяся биологическая адаптация к соответствующим местным обстоятельствам. Один лишь цвет кожи постоянно менялся в ходе миграций человека и становился темнее и светлее в соответствии с местным солнечным излучением или типом питания[170].

Авторы приводят и другие биологические и антропологические факты и, основываясь на этом базисе из наук о человеке, заключают, что вместе с этим несостоятельным понятием человеческой расы насмарку идет и особо распространенная в США идея «этноплюрализма»: «Отказ от понятия расы отныне и впредь должен быть частью научной добросовестности». В таком случае нет смысла и полноправно признавать различные этносы или расы и соответствующе выстраивать пространство политической дистрибутивной справедливости[171], так как между этносами или расами попросту нет достаточно ясных различий.

В этом месте некоторые теоретики возразят, что все же есть нечто вроде race[172], что нельзя точно перевести как «раса», так как оно вовсе не касается биологии. Но это бессмыслица: расизм всегда биологистичен (т. е. обосновывается псевдо-биологически), и идея, что его можно выстроить как-то более духовно (spiritueller), является иллюзией. Конечно же, есть действительность жизни и опыта, например, так называемых «афроамериканцев», которая связана с тем, как по историческим причинам к ним относятся и с ними обращаются другие, а равно и они сами. Это практика расизма.

Эта практика сегодня идет не в столь биологическом ключе, как раньше, так как никто больше не может стерилизовать или брать в рабство афроамериканцев на основании биологических аргументов, которые в прошлом применялись для обоснования дегуманизации. Особое отношение к черным имеет морально предосудительный исток, о котором нельзя забывать. Но цель не должна состоять в том, чтобы сделать теперь из расистского нонсенса культурные стереотипы и продвигать их под знаменем де факто не существующих культур.

Впечатление, что мы отличаемся от равных и чужих нам людей, можно объяснить совсем иначе, чем теоретически анализируя иллюзии индивидов. Я тоже иногда ощущаю себя «рейнцем» и в повседневных разговорах между друзьями нахожу это забавным и порой приятным, так как это вызывает чувство родины. Но тем самым выражается только автобиографический опыт, а не какая-то сущность рейнцев, которую можно было бы определить. Если присмотреться, рейнцы куда разнообразнее, чем это предполагает стереотип.

Короче говоря, с социально-философской точки зрения, конечно же, существуют иллюзии о собственном жизненном пути и личностных качествах, которые можно переживать как чувство родины. Но это чувство — насколько бы легко мы ни предавались ему — всегда в каком-то моменте оказывается укоренено в морально предосудительных практиках прошлого. Если я, скажем, считаю себя стереотипным рейнцем, то как быть с теми, чьи родители приехали в Рейнскую область поколение назад? Стереотипы, какими бы забавными и эмоционально нагруженными они ни были, всегда ведут к исключению и морально предосудительным формам мысли. Они несовместимы с моральным прогрессом. Частью практики морального мышления является то, что мы осознаем свои стереотипы и пытаемся не использовать их в деле.

Вместе с тем, особо распространенная в США модель, так сказать, дружеской геттоизации, является излишней. В таких городах, как Нью-Йорк, как и раньше, целые районы формируются за счет того, что они дают приют преимущественно китайцам, индийцам, корейцам, полякам, русским, ортодоксальным евреям или богатым белым протестантам. В соответствующих кафе предлагают этнические блюда и культурные мероприятия, так что в любой день недели можно будто бы «заглянуть» в разные культуры.

Эта цивилизационная модель проблематична в той мере, в которой она предполагает, что отдельные этносы, расы или религии собираются вместе в пространстве, чтобы показать другим свою соответствующую инаковость и при этом лучше и безопаснее чувствовать себя среди предположительно своих. При этом не стоит обесценивать человеческую потребность в сопричастности. Разумеется, предосудительно пытаться удовлетворять ее, определяя сопричастность через этнос, расу или настолько же туманную идею культуры, так как этих предметов в действительности не существует. Сообщества, поддерживающие свое единство обманом и самообманом, морально сомнительны, покуда существует тенденция выстраивать иллюзорные идентичности, которые считают себя противостоящими другим идентичностям. Ведь такая социальная структура неизбежно ведет к моральным дефектам.

Не существует чего-то типа немецкой культуры, которую мы видим сразу же, как только пытаемся перечислить, что к ней относится. Если назвать Лютера, Баха, Бетховена, Гёте, то мы упустим Франца Кафку, Марио Адорфа, Ханну Арендт, Джема Оздемира и Хаднет Тесфаи. Если бы она существовала, то к немецкой культуре принадлежала бы берлинская техно-сцена, как и панк, рурский хип-хоп, а равно и живопись Альбрехта Дюрера и Саймон Рэттл. Просто не существует никакого полностью определенного множества парадигмальных примеров немецкой культуры, из которого можно было бы вывести незамутненное чувство сопричастности. То же касается китайской, арабской и вообще любой другой культуры, которую можно вообразить. Что существует, так это групповые образования, которые отчасти можно объяснить общим эстетическим вкусом и разделяемыми предпочтениями, а отчасти и другими факторами, к которым в этнических структурах США, прежде всего, относятся волны иммиграции.

Конечно, модель отчасти самостоятельной этнической геттоизации морально (и стратегически) лучше попытки изолировать такие группы друг от друга стенами и колючей проволокой. Тем не менее она страдает тем, что группирует людей на основе критериев, которым в действительности человеческой жизни практически ничего не соответствует. Чувство «родины», которое забирает с собой мигрант, чтобы на чужбине общаться с единомышленниками, является заблуждением, проблематичным оттого, что оно нас морально раздваивает: связываемые друг с другом иллюзорной родиной индивиды всегда воображают себе лишь чужие родины других людей и обращаются с ними соответствующе.

Как мы видели, в действительности рас нет. Но расизм вполне есть. Он начинается уже там, где некто имеет ложное представление о том, что расы существуют. Расизм как таковой морально предосудителен (является злом), потому что он делит людей по группам и приписывает индивидам паттерны действий, которых в действительности нет. Расисты объясняют поведение людей с помощью качеств, которые проявляются лишь косвенно. Тот, кто является жертвой расистских атак, должен защищаться, что в глазах расиста подтверждает его стереотип. Все, что делает негативно дискриминируемая расизмом группа, чтобы защититься от нападок, рассматривается расистом как подтверждение их дурных качеств.

Чувствовавшаяся всюду примерно в первую фазу кризиса коронавируса солидарность побудила большинство