Метаморфозы - Публий Назон

440 Грудь Плексиппа, — а тот и не чаял погибели скорой!

        Был в колебанье Токсей: одинаково жаждавший в миг тот

        Брата отметить своего и боявшийся участи брата, —

        Не дал ему Мелеагр сомневаться: согретое прежним

        Смертоубийством копье вновь согрел он братскою кровью.

445 Сын победил, и несла благодарные жертвы Алтея

        В храмы, но вдруг увидала: несут двух братьев убитых.

        В грудь ударяет она и печальными воплями город

        Полнит, сменив золотое свое на скорбное платье.

        Но лишь узнала она, кто убийца, вмиг прекратился

450 Плач, и слезы ее перешли в вожделение мести.

        Было полено: его — когда после родов лежала

        Фестия дочь — положили в огонь триединые сестры.[371]

        Нить роковую суча и перстом прижимая, младенцу

        Молвили: «Срок одинаковый мы и тебе и полену,

455 Новорожденный, даем». Провещав прорицанье такое,

        Вышли богини; а мать головню полыхавшую тотчас

        Вынула вон из огня и струею воды окатила.

        Долго полено потом в потаенном месте лежало

        И сохранялось, — твои сохраняло, о юноша, годы!

460 Вот извлекла его мать и велела лучинок и щепок

        В кучу сложить; потом подносит враждебное пламя.

        В пламя древесный пенек пыталась четырежды бросить,

        Бросить же все не могла: в ней мать с сестрою боролись, —

        В разные стороны, врозь, влекут два имени сердце.

465 Щеки бледнели не раз, ужасаясь такому злодейству,

        Очи краснели не раз, распаленным окрашены гневом,

        И выражало лицо то будто угрозу, в которой

        Страшное чудилось, то возбуждало как будто бы жалость.

        Только лишь слезы ее высыхали от гневного пыла,

470 Новые слезы лились: так судно, которое гонит

        Ветер, а тут же влечет супротивное ветру теченье,

        Чует две силы зараз и, колеблясь, обеим покорно, —

        Так вот и Фестия дочь, в нерешительных чувствах блуждая,

        То отлагает свой гнев, то, едва отложив, воскрешает.

475 Преобладать начинает сестра над матерью все же, —

        И чтобы кровью смягчить по крови родные ей тени,

        Благочестиво творит нечестивое. Лишь разгорелся

        Злостный огонь: «Моя да истлеет утроба!» — сказала —

        И беспощадной рукой роковое подъемлет полено.

480 Остановилась в тоске пред своей погребальною жертвой.

        «О Эвмениды, — зовет, — тройные богини возмездий!

        Вы обратитесь лицом к заклинательным жертвам ужасным!

        Мщу и нечестье творю: искупить смерть смертию должно,

        Должно злодейство придать к злодейству, к могиле могилу.

485 В нагроможденье скорбей пусть дом окаянный погибнет!

        Будет счастливец Ойней наслаждаться победою сына?

        Фестий — сиротствовать? Нет, пусть лучше восплачутся оба!

        Вы же, о тени моих двух братьев, недавние тени,

        Помощь почуйте мою! Немалым деяньем сочтите

490 Жертву смертную, дар материнской утробы несчастный.

        Горе! Куда я влекусь? Простите же матери, братья!

        Руки не в силах свершить начатого — конечно, всецело

        Гибели он заслужил. Ненавистен мне смерти виновник.

        Кары ль не будет ему? Он, живой, победитель, надменный

495 Самым успехом своим, Калидонскую примет державу?

        Вам же — пеплом лежать, вы — навеки холодные тени?

        Этого я не стерплю: пусть погибнет проклятый; с собою

        Пусть упованья отца, и царство, и родину сгубит!

        Матери ль чувствовать так? Родителей где же обеты?

500 Десятимесячный труд материнский, — иль мною забыт он?

        О, если б в пламени том тогда же сгорел ты младенцем!

        Это стерпела бы я! В живых ты — моим попеченьем

        Ныне умрешь по заслугам своим: поделом и награда.

        Данную дважды тебе — рожденьем и той головнею —

505 Душу верни или дай мне с братскими тенями слиться.

        Жажду, в самой же нет сил. Что делать? То братские раны

        Перед очами стоят, убийства жестокого образ,

        То сокрушаюсь душой, материнскою мучась любовью, —

        Горе! Победа плоха, но все ж побеждайте, о братья!

510 Лишь бы и мне, даровав утешение вам, удалиться

        Следом за вами!» Сказав, дрожащей рукой, отвернувшись,

        В самое пламя она головню роковую метнула.

        И застонало — иль ей показалось, что вдруг застонало, —

        Дерево и, запылав, в огне против воли сгорело.

515 Был далеко Мелеагр и не знал, — но жжет его тайно

        Этот огонь! Нутро в нем — чувствует — все загорелось.

        Мужеством он подавить нестерпимые тщится мученья.

        Сам же душою скорбит, что без крови, бесславною смертью

        Гибнет; счастливыми он называет Анкеевы раны.

520 Вот он со стоном отца-старика призывает и братьев,

        Кличет любимых сестер и последней — подругу по ложу.

        Может быть, также и мать! Возрастают и пламя и муки —

        И затихают опять, наконец одновременно гаснут.

        Мало-помалу душа превратилась в воздух легчайший,

525 Мало-помалу зола убелила остывшие угли.

        Гордый простерт Калидон; и юноши плачут и старцы,

        Стонут и знать и народ; распустившие волосы с горя

        В грудь ударяют себя калидонские матери с воплем.

        Пылью сквернит седину и лицо престарелый родитель,

530 Сам распростерт на земле, продолжительный век свой поносит.

        Мать же своею рукой, — лишь сознала жестокое дело, —

        Казни себя предала, железо нутро ей пронзило.

        Если б мне бог даровал сто уст с языком звонкозвучным,

        Воображенья полет или весь Геликон, — я не мог бы

535 Пересказать, как над ней голосили печальные сестры.

        О красоте позабыв, посинелые груди колотят.

        Тело, пока оно здесь, ласкают и снова ласкают,

        Нежно целуют его, принесенное ложе целуют.

        Пеплом лишь стала она, к груди прижимают и пепел,

540 Пав на могилу, лежат и, означенный именем камень

        Скорбно руками обняв, проливают над именем слезы.

        Но утолясь наконец Парфаонова[372] дома несчастьем,

        Всех их Латонина дочь, — исключая Горгею с невесткой

        Знатной Алкмены[373], — взрастив на теле их перья, подъемлет

545 В воздух и вдоль по рукам простирает им длинные крылья,

        Делает рот роговым и пускает летать — превращенных.

        Тою порой Тезей, часть выполнив подвигов славных,

        Шел в Эрехтеев предел,[374] в твердыню Тритониды Девы.

        Тут преградил ему путь и медлить заставил набухший

550 Из-за дождей Ахелой. «Взойди под кров мой, — сказал он, —

        О Кекропид[375]! Себя не вручай увлекающим волнам.

        Крепкие бревна нести приобыкли они иль, бушуя,

        С грохотом камни крутить: я видел: прибрежные хлевы

        Бурный уносит поток; и нет уже проку коровам

555 В том, что могучи они, ни коням, — что бегают быстро.

        Ярый поток, наводнясь из-за таянья снега, немало

        В водовороте своем утопил молодого народу.

        Лучше тебе отдохнуть до поры, когда возвратится

        В русло река и опять заструит неглубокие воды».

560 И согласился Эгид. «Ахелой, я воспользуюсь домом

        И увещаньем твоим», — ответствовал; так и исполнил.

        В атрий вошел он, что выстроен был из шершавого туфа

        С пористой пемзой; земля покрывалася влажная мохом.

        Выложен был потолок пурпуровых раковин строем.

565 Гиперион[376] между тем две трети уж света отмерил,

        Вот возлегли и Тезей, и соратники рядом на ложах;

        Сын Иксиона[377] возлег по одной стороне, по другой же

        Славный трезенец Лелег,[378] с приметной в висках сединою.

        Также почтил и других одинаковым гостеприимством

570 Бог Акарнанской реки, посещеньем таким осчастливлен.

        Стали готовить столы, с обнаженными стопами нимфы