Метаморфозы - Публий Назон

        Сам же из глаз он исчез. Копье не быстрее несется

        И не быстрее свинец, вращаемой брошен пращею,

        Или же легкая трость, что с гортинского лука[347] слетает.

        Холм поднимался крутой, над полями окружными высясь.

780 Встав на него, я слежу небывалого зрелище бега, —

        Вот уже схвачен почти, вот будто едва ускользает

        Зверь из-под самых зубов; бежит не прямою дорогой,

        Не устремляется вдаль, но, по кругу назад возвращаясь,

        Вводит собаку в обман, — не предпринял бы враг нападенья.

785 Та угрожает ему и вровень преследует, будто

        Держит уже, — но не держит еще и лишь воздух кусает.

        К дротику я обратился тогда. Но едва лишь рукою

        Правой раскачивать стал, в ремни вдеть пальцы пытаясь,

        Взор отвратил я; потом направил обратно на то же

790 Место: и — вот чудеса! — два мрамора на поле вижу:

        Тот как будто бежит, а этот как будто бы лает.

        Стало быть, так захотел — чтобы в беге оба остались

        Непобежденными — бог, коль бог им содействовал некий».

        Так он сказал и замолк. «Но в чем же дрот тут повинен?» —

795 Фок спросил, и тогда про дрота вину рассказал он.

        «Радость сделалась, Фок, причиною нашего горя.

        Молвлю сначала о ней. О, сладко блаженное вспомнить

        Время, когда, Эакид, в те первые годы, законно,

        Счастлив с женою я был, и она была счастлива с мужем.

800 Нежность взаимных забот нас брачной связала любовью.

        Мужа любовь предпочла бы она и Юпитеру даже.

        Да и меня ни одна не пленила б, когда бы самою

        Даже Венерой была. Равно мы сердцами пылали.

        Только лишь солнца лучи поутру озаряли вершины,

805 Я, молодой, на охоту в леса направлялся, бывало.

        И ни рабов, ни коней не брал с собою, ни с чутким

        Нюхом собак; сетей не захватывал я узловатых.

        Дрот обеспечивал все. Когда же рука моя вдосталь

        Понабивала зверей, стремился я в тень и прохладу,

810 Где ветерок из долин доносится струйкою свежей;

        Струйки я нежной искал, облегченья полдневного зноя,

        Струйки воздушной я ждал, и она овевала мой отдых.

        «Струйка! — помнится мне, — приходи! — призывал я обычно, —

        Дай облегченье и в грудь, о желанная, снова проникни, —

815 Если бы зной, сжигающий нас, могла ты умерить!»

        Может быть, я добавлял, — так жребий мой был вероломен! —

        Нежных несколько слов. «Ты великое мне наслажденье! —

        Ей говорить я привык, — облегчаешь меня и лелеешь:

        Из-за тебя мне леса и пустынные милы приюты,

820 Жадно устами твое постоянно вбираю дыханье!»

        Возгласа смыслом двойным было чье-то обмануто ухо,

        Кто-то решил, что, зовя, повторяю я имя, что будто

«Струйкой» нимфу зовут, и подумал, что нимфу люблю я.

        Тотчас, спеша донести на то, чего не было, наглый

825 В дом к Прокриде идет и о слышанном тихо ей шепчет.

        Склонна к доверью любовь. Пораженная горем нежданным,

        Выслушав все, повалилась она и, не скоро оправясь,

        Все несчастливой себя называла и жребий свой — горьким,

        Все укоряла меня, и, смущенная мнимым проступком,

830 В страхе была пред ничем, перед именем, плоти лишенным!

        Словно соперница впрямь у несчастной была, горевала.

        Но сомневается все ж и, злосчастная, чает ошибки,

        Верить не хочет в донос, и доколе сама не видала,

        Не разрешает себе осуждать прегрешенье супруга.

835 Утра другого лучи темноту отгоняли ночную.

        Я выхожу; хорошо наохотился и, отдыхая, —

«Струйка! — шепчу, — приди! Будь, усталому, мне врачеваньем!»

        И неожиданно стон меж своими, словами как будто

        Некий услышал. «Приди, — однако, — всех лучшая!» — молвил.

840 Но как тихонько опять зашумели упавшие листья,

        Зверь мне почудился там, и дротик метнул я летучий.

        Это Прокрида была. С глубоко уязвленною грудью, —

        «Горе, — воскликнула, — мне!» И только лишь верной супруги

        Голос узнал я, стремглав на голос помчался, безумен.

845 Полуживою ее и пятнающей кровью одежду

        Вижу, из груди, увы! — вынимающей собственный дар свой,

        Вижу и тело, что мне моего драгоценнее тела,

        На руки мягко беру; разорвав на груди ее платье,

        Ей перевязку кладу на жестокую рану, стараюсь

850 Кровь удержать и молю, чтоб в убийстве меня не винили.

        Та, уже силы лишась, умирая, себя принуждает

        Вымолвить несколько слов: «О, нашего ради союза,

        Вышних ради богов и моих, умоляю покорно:

        Если чего-нибудь я заслужила, — ради любви той,

855 Что причинила мне смерть, но длится, хоть я погибаю, —

        Да не займет, кого «Струйкой!» зовешь, наше брачное ложе».

        Молвила. И наконец ошибку, где имя виною,

        Я услыхал и постиг. Но что было пользы постигнуть?

860 Падает; с кровью лиясь, утекают и слабые силы.

        Может доколе смотреть, на меня все смотрит и тут же

        Прямо ко мне на уста выдыхает скорбящую душу.

        Все же со светлым лицом умерла, успокоившись будто».

        Плачущим, слезы лия, так герой повествует, но входит

865 К ним в это время Эак с двумя сыновьями и новой

        Ратью, — и принял ее и оружие мощное Кефал.

КНИГА ВОСЬМАЯ

        День лучезарный уже растворила Денница, ночное

        Время прогнав, успокоился Эвр, облака заклубились

        Влажные. С юга подув, Эакидов и Кефала к дому

        Мягкие австры несут — и под их дуновеньем счастливым

5      Ранее срока пришли мореходы в желанную гавань.

        Опустошал в то время Минос прибрежья лелегов,

        Бранное счастье свое в Алкатоевом пробовал граде,

        Где государем был Нис, у которого, рдея багрянцем,

        Между почетных седин, посредине, на темени самом

10   Волос пурпуровый рос — упованье великого царства.

        Шесть уже раз возникали рога у луны восходящей,

        Бранное счастье еще колебалось, однако же. Долго

        Дева Победа меж них на крылах нерешительных реет.

        Царские башни в упор примыкали к стенам звонкозвучным,

15   Где, по преданью, была золотая приставлена лира

        Сыном Латониным. Звук той лиры был в камне сохранен.

        Часто любила всходить дочь Ниса на царскую башню,

        В звучную стену, доколь был мир, небольшие каменья

        Сверху кидать. А во время войны постоянно ходила

20   С верха той башни смотреть на боренья сурового Марса.

        С долгой войной она имена изучила старейшин,

        Знала оружье, коней, и обличье критян, и колчаны,

        Знала всех лучше лицо предводителя — сына Европы[348] —

        Больше, чем надо бы знать. Минос, в рассужденье царевны,

25   С гребнем ли перистым шлем на главу молодую наденет, —

        Был и при шлеме красив. Возьмет ли он в руки блестящий

        Золотом щит, — и щит ему украшением служит.

        Если, готовясь метнуть, он раскачивал тяжкие копья,

        В нем восхваляла она согласье искусства и силы.

30   Если, стрелу наложив, он натягивал лук свой широкий,

        Дева божилась, что он стрелоносцу Фебу подобен.

        Если же он и лицо открывал, сняв шлем свой медяный,

        Иль, облаченный в багрец, сжимал под попоною пестрой

        Белого ребра коня и устами вспененными правил,

35   Нисова дочь, сама не своя, обладанье теряла

        Здравым рассудком. Она называла и дротик счастливым,

        Тронутый им, и рукою его направляемый повод.

        Страстно стремится она — если б было возможно! — во вражий

        Стан девичьи стопы через поле направить, стремится

40   С башни высокой сама в кноссийский ринуться лагерь

        Или врагу отпереть обитые медью ворота, —

        Словом, все совершить, что угодно Миносу. Сидела

        Так и смотрела она на шатер белоснежный Диктейца[349],