Метаморфозы - Публий Назон

        Что от богов вспоможения нет. Во дворце же великий

645 Гомон стоял, и как будто бы там голоса я мужские

        Слышу, — от них я отвык! Но все я почел сновиденьем.

        Только идет Теламон, поспешая, и, двери раскрывши,

        Молвит: «Увидишь ты сам, что и веры и чаяний больше!

        Выйди!» Я выхожу. Какие в видении сонном

650 Мужи привиделись мне, таких я, в том же порядке,

        Вижу и их узнаю. К государю подходят с поклоном.

        Зевсу мольбы возношу и меж новым моим населеньем

        Грады делю и поля, где былых хлебопашцев не стало.

        Их «мирмидоны»[339] зову, на породу их тем намекая.

655 Внешность видел ты их. Какие обычаи были,

        Те же у них и сейчас: скромны, выносливы в деле,

        Крепки добро добывать и хранить добытое умеют.

        Биться с тобою пойдут, и духом и возрастом равны,

        Только лишь Эвр, счастливо тебя в предел наш принесший —

660 Ибо принес тебя Эвр — полуденным сменится Австром.

        Так меж собой говоря и о разных толкуя предметах,

        Длинный наполнили день. Вечернее отдано время

        Было столу, ночь — сну. Взошло златоликое солнце.

        Эвр, однако, все дул и мешал кораблей возвращенью.

665 К Кефалу утром пришли Паллантовы дети,[340] поскольку

        Старше он возрастом был; а Кефал с сынами Палланта

        Вместе явились к царю. Но еще почивал повелитель.

        Приняты были они на пороге царевичем Фоком, —

        Брат с Теламоном как раз набирали людей в ополченье.

670 В недра царевич дворца, в прекрасные дома покои

        Кекропа внуков ведет и вместе с гостями садится.

        И увидал Эакид в руке у потомка Эола[341]

        С острым концом золотым неизвестного дерева дротик.

        Несколько вымолвив слов для участия в общей беседе,

675 Он говорит: «Я — любитель лесов и охоты на зверя.

        Но из какого ствола твой вырезан дротик, об этом

        Не догадаюсь никак: когда бы из ясеня был он,

        Цветом был бы желтей; из терна — был бы с узлами.

        Вырезан он из чего, не знаю; но только красивей

680 Очи мои никогда не видали метательных копий».

        И отвечает один из братьев Актейских[342]: «Но больше

        Употребленью еще подивишься ты этого дрота:

        Промаха он не дает, не случаем он управляем,

        Окровавленный назад возвращается он сам собою».

685 И продолжает еще расспрашивать отрок Нереев,[343]

        Да для чего, да откуда тот дрот, да чей он подарок.

        Гость отвечает на все, лишь стыдится поведать, какою

        Дрот обретен был ценой. Молчит, но, тронутый горем,

        Милую вспомнив жену, начинает он так со слезами:

690 «Дрот мой, богини дитя, — не поверишь! — меня заставляет

        Плакать, и долго еще я проплачу над ним, если долго

        Жить мне дарует судьба. И меня с супругою вместе

        Он погубил. О, когда б не иметь его было возможно!

        Звали Прокридой ее. Была же — ты слышал, быть может,

695 Об Орифии? — сестрой похищенной той Орифии.

        Если ты внешность и нрав их обеих сравнишь, то скорее

        Надо б ее похищать. Эрехтей съединил меня с нею,

        Нас съединила любовь. Почитался и был я счастливцем.

        Боги судили не так, — иль был бы я счастлив и ныне!

700 Шел уже месяц второй по свершении брачных обрядов, —

        Я для оленей тогда рогоносных протягивал сети, —

        Тут, над Гиметом взойдя, с постоянно цветущей вершины,

        Тьму отогнав, золотая меня вдруг видит Аврора

        И увлекает к себе. О пусть, не обидев богини,

705 Правду скажу: хоть она и прельстительна розовым ликом,

        Пусть пределом и дня и ночи владеет пределом,

        Пусть ее нектар поит, — любил я одну лишь Прокриду!

        В сердце Прокрида одна, на устах пребывала Прокрида.

        Ложа святые права, новобрачные наши соитья

710 Доводом я привожу и покинутой спальни обеты.

        Этим я тронул ее; и промолвила: «Неблагодарный,

        Жалобы брось и Прокридой владей! Но коль дух мой провидчив,

        Будешь об этом жалеть!» — и меня ей, сердясь, возвратила.

        По возвращенье, пока вспоминал я угрозы Авроры,

715 Вдруг охватил меня страх, не худо ль жена соблюдала

        Долг супружеский свой. Побуждали и внешность и возраст

        Верить измене ее; поведенье же верить мешало.

        Но ведь отсутствовал я; а та, от которой вернулся,

        Грешный являла пример; ведь любящих все устрашает.

720 Муки своей решил я искать и стыдливую верность

        Силой даров соблазнить. Мой страх поощряет Аврора,

        Внешность меняет мою, — мне казалось, я чувствовал это!

        Вот я, не узнан, вхожу в Афины, твердыню Паллады,

        И проникаю в свой дом. Но вины не показывал дом мой, —

725 Он целомудрия полн, тосковал, что похищен хозяин.

        Лишь к Эрехтиде проник я при помощи тысяч уловок,

        Остолбенел, увидав, и готов был оставить попытку

        Верность проверить ее. Едва я признать удержался

        Правду, едва целовать, как было бы должно, не начал.

730 Грустной была. Но ничто не могло быть, однако, прекрасней,

        Нежели в грусти она. К отнятому супругу пылала

        Страстным желаньем. Теперь представь ты себе, какова же,

        Фок, была в ней краса, раз ее и печаль украшала!

        Что излагать, сколько раз отвергались душою стыдливой

735 Поползновенья мои? Сколько раз, — «Себя, — говорила, —

        Для одного берегу; одному — наслаждение мною», —

        И не довольно ль таких испытаний невинности было, —

        Если кто разумом здрав? Но я недоволен, борюсь я

        Сам на погибель свою и плату за ночь предлагаю.

740 Множа дары, наконец я принудил ее колебаться.

        «Побеждена, — я вскричал, — преступница! Я, — соблазнитель, —

        Твой настоящий супруг. Свидетель я сам вероломства!»

        Та — ничего. Молчаливым стыдом побежденная, только,

        Кинув злокозненный дом и недоброго мужа, — бежала.

745 И, оскорбленная мной, отвратившись от рода мужского,

        Стала бродить по горам, служенью причастна Диане.

        Я же, оставшись один, почувствовал жгучее пламя

        В жилах. Прощенья просил, — в согрешенье своем сознавался,

        В том, что дарами прельстясь, я и сам в проступок подобный

750 Впал бы, когда б и не столько даров предлагалось. Прокрида

        После признаний моих, за стыд отплатив оскорбленный,

        Вновь возвратилась ко мне, и сладко мы жили в согласье.

        Кроме того мне дарит — как будто сама не была мне

        Даром достаточным — пса, — его ж Прокриде вручила

755 Кинтия[344], молвив: «Из всех он в беге окажется первым».

        Тут же дала мне и дрот, который в руке моей видишь.

        Но про второй этот дар и судьбу его знать ты желаешь?

        Слушай тогда и дивись, — поразишься неслыханным делом.

        Лайя сын[345] разгадал те реченья, что были дотоле

760 Непостижимы другим, и, низвергшись, лежала вещунья

        Темная и о своих позабыла двусмысленных кознях.

        Дел без возмездья таких никогда не оставит Фемида:

        Тотчас другая напасть Аонийские вдруг постигает

        Фивы: селяне дрожат перед хищником[346] диким, погибель

765 Видя скота и людей. Тут мы, молодежь из соседей,

        Сходимся и широко окружаем тенетами поле.

        Но перескакивал зверь прыжком их легким проворно,

        Выше скача полотняных краев расставленной сети.

        Своры спускаю собак, но хищник от них убегает

770 Прочь и несется, резвясь, быстрокрылой не медленней птицы.

        Единодушно тогда все Лелапа требуют, — имя

        То было пса моего. Он сам давно уж старался

        Освободиться, ремень в нетерпенье натягивал шеей.

        Только спустили его, — сказать мы уж были не в силах,

775 Где он. Следы его лап на песке раскаленном виднелись.

        Сам же из глаз он исчез. Копье не быстрее несется