От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона - Элис Виртшалфтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В эпоху европейской Реставрации выполнение договорных обязательств Порты по отношению к России шло не так, как надеялся император Александр I. Быстро возникло напряжение в вопросах делимитации кавказской границы, роли России как защитника недавно обретенной Сербией политической автономии и гарантии свободного судоходства в Черном море и проливах[296]. Переговоры, которые проводились послом Александра бароном Г. А. Строгановым, продолжались, и вплоть до июня 1817 года российское правительство продолжало заявлять, что Порта стремилась к дружбе и что дипломатические усилия в Константинополе должны были принести результаты. Русско-турецкие споры также были рассмотрены на Венском конгрессе, хотя «Сто дней» Наполеона завершили эти дискуссии, и в дальнейшем Александр отверг возможность европейского участия в этих давних двусторонних отношениях. По мнению монарха, ни Османская, ни Персидская империи не принадлежали к политической ассоциации, определенной Венскими и Парижскими соглашениями [Достян 1997: 256–258][297]. В течение нескольких месяцев возросла угроза еще одной русско-турецкой войны[298].
Непосредственный кризис 1821 года явился результатом многочисленных восстаний среди христианских подданных Османской империи: греков в Молдавии во главе с Александром Ипсиланти (Александрасом Ипсилантисом), который недавно ушел в отставку с российской военной службы; греков в Морее, Аттике, Фессалии, Македонии, Эпире и на Эгейском архипелаге; и крестьян в Валахии во главе с Тудором Владимиреску против назначенного Османской империей господаря (губернатора) и крупных землевладельцев. В равной степени ужасающими были и турецкие репрессии против христиан в Дунайских княжествах и Константинополе, которые привели к разрушению церквей и убийству патриарха Константинопольского Григория V в канун Пасхи (22 апреля 1821 года) [Bitis 2006: 98–115; Jelavich 1984: 6–8; Prousis 1994; Prousis 2010; Prousis 2012; Taki 2014][299]. Хотя барон Строганов продолжал сообщать о дипломатическом прогрессе, эти события, наряду с продолжавшимися нарушениями экономических и других договорных прав России, убедили императора Александра в том, что Порта намеревалась вести войну против православной веры[300].
Разрываемый между обязательством защищать христианских подданных Османской империи и посленаполеоновской приверженностью принципам легитимности, император Александр последовательно выступал против греческих восстаний. К концу июня восстания в княжествах были подавлены [Stites 2014: 4582–4850; Bitis 2006: 98–115][301]. Однако османские войска остались, и зверства, совершаемые греками и турками, продолжались[302]. В этих условиях дипломатические заявления не имели силы, и 6 (18) июля 1821 года барон Строганов предъявил Порте ультиматум от российского правительства. Требования России включали в себя: 1) восстановление разрушенных и разграбленных церквей; 2) защиту христианской религии и прав христиан; 3) признание различия между виновными и невинными греками; 4) признание роли России в умиротворении Молдавии и Валахии согласно духу существовавших договоров. Инструкции Строганова также уполномочили его смягчить тон записки, если он сочтет такой жест полезным или оправданным. Но Порта хранила молчание, и как только истек установленный нотой восьмидневный период ожидания, российский посланник выполнил приказ немедленно покинуть Константинополь со всем членами российской миссии. После этого официального разрыва дипломатических отношений возможность войны стала весьма реальной, в России ее поощряли ключевые внешнеполитические и военные советники, а также симпатии к грекам в образованном обществе. Последовал период опасной неопределенности и ожесточенной дипломатии. В конце концов российский монарх, который с самого начала осудил греческих повстанцев, сделал выбор в пользу мира в интересах европейского единства [Bitis 2006: 98–115; Prousis 1994; Достян 1980; Jelavich 1977; Jelavich 1991; Glenny 2012: 16–19, 21–39][303]. Как так произошло и о чем свидетельствовало в отношении России к Европе?
Когда новости о восстании Ипсиланти дошли до союзников в Лайбахе, император Александр немедленно отказался от поддержки как Ипсиланти, так и греческого восстания против османской власти. В то же время русский монарх ожидал коллективного ответа от союзников и поэтому хотел выяснить, какова была бы их позиция, если бы обстоятельства вынудили его предпринять военные действия (как это сделала Австрия в Италии). При более скромном сценарии он надеялся, что союзные правительства опубликуют согласованную декларацию для осведомления общественности о восточных делах и ограничения неблагоприятного освещения в прессе. Начиная с весны 1821 года и вплоть до октября российские дипломаты в Берлине, Лондоне, Париже и Вене были проинструктированы оказывать давление на союзные дворы, чтобы те поддержали призыв Александра к согласованным действиям. Монарх также общался напрямую с Францем I, Георгом IV и британским министром иностранных дел Каслри[304]. Британия уже выступила против интервенции в Неаполь, но Россия все еще надеялась получить поддержку Австрии, Великобритании и Франции в случае войны с Османской империей[305].
В 1821–1822 годах, несмотря на то что Османская империя не принадлежала к европейскому обществу, российские политики подходили к отношениям с Портой и восстаниям в Молдавии, Валахии и Греции с точки зрения европейской системы. Поэтому они полагали, что поддержание мира не могло быть оставлено на усмотрение одной только великой державы. В связи с тем, что европейский союз должен был играть свою роль и нести ответственность, российские дипломаты, включая царя-дипломата, настаивали на том, чтобы и европейские союзники, и Порта придерживались установленных договорных обязательств, и на том, чтобы Османская империя вновь заняла свое место в (европейском) политическом порядке. Таким образом, когда российское правительство информировало союзников об июльском ультиматуме к Порте, император Александр также обратился за поддержкой и предположил, что для восстановления мира на Востоке могут потребоваться совместные военные действия[306]. Каким бы запутанным ни казалось такое мышление, в результате приоритет отдавался единству союзников в стремлении к международному умиротворению.
Нота от 6 (18) июля, доставленная в Порту бароном Строгановым, начиналась с провозглашения приверженности России сохранению турецкого правительства, что считалось необходимым для поддержания и упрочения мира в Европе[307]. При первых признаках революции в Молдавии и Валахии Россия поспешила призвать Диван – верховный совет османского правительства – принять необходимые меры, дабы подавить в зародыше революционное зло. Не менее показательно и то, что за последние пять лет российские дипломаты работали над обеспечением «добросовестного соблюдения договоров». Другими словами, посредством сотрудничества с Портой Россия стремилась подавить восстание и избавить от бесчисленных бед народ княжеств, беспрестанно представлявший турецкому правительству доказательства своей невиновности и преданности. Россия признала необходимость применения военной силы для избавления Молдавии и Валахии от иноземцев, нарушивших их спокойствие; однако такую силу следовало применять разумно под эгидой восстановительной системы правления, под сенью законов и соглашений, составляющих публичное право Валахии и Молдавии. К сожалению, вместо того чтобы следовать этому курсу, османская политика поощряла сочувствие к тем самым людям, которые нападали на власти Порты. Таким образом, Порта придала восстанию законный характер защиты от полного уничтожения греческой нации вместе с исповедуемой ею верой[308].
Во время прошлых кризисов, как указывалось далее в российской ноте, турецкое правительство не поощряло своих подданных-мусульман преследовать христиан. Однако в данном случае условия сосуществования, которые на протяжении столь длительного времени царили на европейских территориях Порты, были нарушены. Прошло четыре века, как начались жестокие нападения на христиан, отметившиеся убийством патриарха и разрушением храмов. Другими словами, все выглядело так, будто Порта объявила войну христианской религии. Не видя, таким образом, в прочности существования Османской империи залога
