Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Она слишком близко к дороге, – возразила девица. – Или люди срубят ветки, или коровы оборвут молодые побеги.
– А вы не замужем? – спросил кюре, подстегнув мула.
– Нет, – отвечала она.
– И не были?
– Не была. Честное слово.
– Нехорошо. В ваши-то годы…
– Ну да, святой отец, но, видите ли, бедная девушка с ребёнком на руках – скотинка хуже некуда.
Доброму кюре жаль стало милой простушки, и, помня, что каноны требуют, помимо всего прочего, чтобы пастыри наставляли своих овечек по части их обязанностей и повинностей в этой жизни, почёл своим долгом просветить девицу насчёт бремени, которое однажды непременно возляжет на плечи её. Он ласково попросил девицу не пугаться и добавил, что коли она положится на его порядочность, то никто никогда не прознает о том, как они здесь и сейчас проверят, хороша ли она для замужества. Поелику от самого Баллана девушка только об этом и думала, а желание её поддерживалось и прирастало от тёплых покачиваний мула, то ответ её был резок:
– Раз так, я слезаю.
Добрый кюре не сдавался. Он продолжал мягко уговаривать её и улещать, и так они доехали до леса у азейской околицы, где девица пожелала сойти. Кюре помог ей, ибо ради продолжения спора ему надо было сесть верхом по-другому. Тут стыдливая девица убежала в чащу, на прощанье крикнув:
– Ну, злодей, теперь ты меня не поймаешь.
Мул остановился на зелёном лужке, а девица в траве запуталась и покраснела. Кюре приблизился к ней, и понеже к мессе он уже отзвонил, то решил её отслужить, и оба вкусили от райского блаженства. Кюре всем сердцем желал просветить девицу как следует, и он нашёл свою новообращённую весьма податливой и столь же нежной в душе, как и её кожа – подлинное сокровище. Однако он был весьма удручён тем, что близость Азе вынуждала его сократить урок, хотя славный наставник был бы не прочь, подобно всем учителям, повторить пройденное со своей ученицей.
– Эх, милая, – вскричал славный добряк, – отчего же ты всё юлила да супротивничала, для чего мы пришли к согласию лишь у самого Азе?
– Ах, – вздохнула она. – Да ведь я-то из Баллана.
Не желая злоупотреблять вниманием вашим, скажу, что, когда этот добрый пастырь преставился, собрался весь его приход, и старые, и малые, и все до единого лили слёзы в печали, горе и скорби, и жаловались:
– Ах, мы потеряли отца.
А девицы, вдовы, замужние женщины и совсем ещё девчонки переглядывались между собой, оплакивали его, точно лучшего друга, и повторяли:
– Он был больше, чем кюре, он был мужчина!
Таких пастырей уж больше нет и не будет, семена их по ветру развеялись, и никакие семинарии тут не помогут.
И даже бедняки, хоть он и завещал им все свои сбережения, ощутили утрату. Один старый калека, о котором кюре всегда заботился, возопил на церковном дворе: «Я-то что не помер!», верно, желая сказать: «Почему смерть не забрала меня вместо него?» Тут некоторые не удержались от смеха, что вовсе не прогневало тень доброго азейского пастыря.
Спасительный возглас
Перевод С. Г. Вышеславцевой
Красавица-прачка из Портильона, что близ города Тура, острословие коей поминалось уже в сей книге, была одарена такой хитростью, что при случае могла бы заткнуть за пояс полдюжины попов и трёх кумушек, а то и более. Зато и воздыхателей у неё было превеликое множество, и вились они вкруг неё густым роем, как пчёлы, летящие ввечеру в свой улей.
Престарелый красильщик шёлков, проживавший на улице Монфюмье в собственном великолепном доме, как-то раз возвращался верхом со своей мызы Гренадьер, расположенной на одном из живописных холмов Сен-Сира, и, держа путь к Турскому мосту, проезжал через вышеназванный Портильон. Вот тут-то красильщик и увидал прекрасную прачку, которая вышла тёплым летним вечерком посидеть на крылечке, и воспылал к ней неистовою страстью. С давних пор помышлял он втайне об этой милой девице и порешил теперь сочетаться с нею законным браком. Так в скором времени наша прачка стала супругой красильщика, почтённой горожанкой Тура, и всего было у неё вдоволь: и кружев, и тонкого белья, и разной утвари; и хоть жила она с немилым, но была счастлива, научившись весьма искусно водить своего супруга за нос.
Был у красильщика друг, механик, мастеривший всякие приборы для обработки шёлка, – человек низкорослый, горбатый и весьма коварный. Так в самый день свадьбы сказал он красильщику:
– Ты, кум, отлично сделал, что женился: теперь у нас с тобой будет славная жёнка!..
Засим последовали и прочие весьма вольные шуточки, какими водится у нас угощать новобрачных.
Горбун и впрямь принялся волочится за красильщицей; а та, питая по натуре своей неприязнь к нескладно скроенным мужчинам, начала высмеивать домогательства механика, едко подтрунивая над всякими пружинами, станками и шпульками, от которых негде было повернуться в его мастерской. Ничто, однако, не могло остудить любовный пыл горбуна, и в конце концов до того он надоел красильщице, что она замыслила исцелить его какой-либо хитрой проделкой.
И вот однажды вечером, наскучив назойливыми приставаниями влюблённого мастера, велела она ему подойти около полуночи к боковой двери их дома, пообещав открыть пред ним все входы и щели… А надо заметить, что дело происходило студёною зимней ночью; улица Монфюмье ведёт к Луаре, и здесь, словно в горном ущелье, даже летней порою бушуют ветры, сотнями колких игл вонзающиеся в прохожего. Наш горбун, закутавшись хорошенько в плащ, не преминул явиться до срока