Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О, это она!.. – сказал себе горбун.
И надежда тотчас согрела его. Он прильнул к двери и услыхал знакомый голосок.
– Вы здесь? – спросила красильщица.
– Да!
– Покашляйте, чтобы я уверилась…
Горбун покашлял.
– Нет, это не вы!
Тогда горбун громко воскликнул:
– Как не я! Разве не узнаёте вы моего голоса? Откройте!
– Кто там? – спросил красильщик, отворяя окно.
– Увы! Вы разбудили моего супруга, он нежданно-негаданно возвратился нынче вечером из Амбуаза…{64}
Красильщик же, заприметив при свете луны какого-то человека возле двери своего дома, выплеснул на него из окна ведро холодной воды и закричал: «Держи вора!», так что горбуну не оставалось ничего иного, как пуститься в бегство. Но с перепугу он весьма неловко перепрыгнул через цепь, протянутую в конце улицы, и свалился в смрадную канаву, каковую градоправители наши не удосужились ещё в ту пору заменить жёлобом для стока нечистот в Луару. От нечаянного купания механик наш чуть было тут же не испустил дух и проклинал в душе своей Ташеретту, как обитатели Тура любезно называли прелестную жену красильщика, имя коего было Ташеро.
Карандас, механик, изготовлявший разные приспособления, годные для того, чтобы ткать, прясть, наматывать и свёртывать шелка, далеко не был простаком: он не поверил в невиновность красильщицы и поклялся прежестоко ей отомстить. Однако ж несколько дней спустя, оправившись от своего купания в грязных, многоцветных водах, что стекают из красильных мастерских, зашёл он к своему куму поужинать. Тут красильщица так искусно его заговорила, сумела вложить в иные слова свои столько мёду, обольстила горбуна столь заманчивыми обещаниями, что подозрения его рассеялись. И вновь стал он молить её о свидании, а прекрасная Ташеретта, посмотрев на своего воздыхателя так, словно она сама только о том и помышляет, сказала:
– Приходите завтра ввечеру, муж мой уедет на три дня в Шенонсо. Королева пожелала отдать в краску старые ткани и будет держать с ним совет, в какие цвета их окрасить; времени на то уйдёт немало…
Карандас облёкся в самый лучший свой наряд и, нимало не мешкая, явился к назначенному часу в дом красильщика, где ожидал его славный ужин. На столе, накрытом белоснежной скатертью, – уж кого-кого, а нашу Ташеретту нечего было учить, как стирать и крахмалить! – красовались миноги, вино из Вувре и прочие заманчивые яства; словом, всё было так заботливо подготовлено, что горбун с умилением взирал на блестящие оловянные тарелки, вдыхал запахи вкусных кушаний, а пуще всего любовался, как по комнате бегает и хлопочет милая Ташеретта – ловкая, нарядная, аппетитная, словно наливное яблочко в жаркий день! И вот, распалясь в предвкушении близких утех, горбун уже вознамерился было приступом завладеть красильщицей, как вдруг в дверь с улицы послышался громкий, хозяйский стук.
– Ах, – воскликнула Ташеретта, – что бы это могло приключиться? Спрячьтесь скорее в шкаф! Ведь однажды мне уже из-за вас досталось, и если мой муж застанет вас здесь, он может так разъяриться, что, чего доброго, тут же прикончит вас!
И она поспешно вталкивает горбуна в шкаф, запирает его там, прячет ключ и идёт встречать своего муженька, который, как ей ведомо было заранее, намеревался к ужину воротиться из Шенонсо. Едва красильщик вошёл в дом, Ташеретта жарко расцеловала его в оба глаза и в обе щеки, а он, заключив свою милую жёнушку в объятия, принялся осыпать её звонкими, смачными поцелуями.
Затем супруги сели ужинать; они болтали, весело смеялись и наконец улеглись в постель; механик наш всё это слышал, а сам всю ночь должен был простоять на ногах, не смея ни кашлянуть, ни пошевелиться. Был он стиснут в грудах одежды, словно сардинка в бочке, а воздуху доходило до него не более, чем доходит солнечного света до рыб в пучине морской. Но зато он мог на славу потешить себя, внимая всей музыке страсти, томным вздохам красильщика и сладкому лепету Ташеретты. Наконец, когда горбун порешил, что кум его забылся сном, он начал потихоньку приналегать изнутри на дверцу шкафа.
– Кто там? – промолвил красильщик.
– Что с тобой, мой дружок? – спросила жена, высовывая носик из-под одеяла.
– Слышу я, будто кто-то скребётся.
– Видно, завтра быть дождю: это скребётся кошка, – отвечала жена.
И доверчивый супруг вновь опустил голову на подушку, убаюканный нежными речами обманинщы.
– Ну и чуткий же сон у вас, друг мой! Попробуй проведи такого муженька!.. Спи же, будь паинькой! Ой-ой-ой, папаша, да ведь у тебя совсем съехал на сторону колпак! Давай-ка наденем его как следует, мой дружок, ведь и спящему надо быть красивым. Ну что, теперь хорошо тебе?
– Да.
– Ты спишь? – спросила она, целуя мужа.
– Да.
Утром красильщица отперла потихоньку шкаф и выпустила оттуда механика, который был бледнее мертвеца.
– Ох! Воздуху, воздуху! – только и мог пробормотать он. И убежал, исцелённый от жгучей страсти, унося в сердце своём столько злобы, сколько можно унести зерна в мешке.
Вскоре после того наш горбун покинул Тур и отправился в город Брюгге, куда пригласили его местные купцы, задумав оснастить в вышеназванном городе мастерскую для изготовления кольчуг. Во время долгой своей отлучки Карандас, в жилах коего текла мавританская кровь, ибо род свой он вёл от некоего древнего сарацина, тяжко раненного в битве меж маврами и французами, разыгравшейся в общине Баллан, на том самом месте, где лежит ныне огромная пустошь, именуемая ландами Карла Великого и где ничто не произрастает, поскольку погребены там неверные, и от тамошних треклятых трав отвращается даже
