Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак

– Ты мой Серафим!

– Вы моя душа!

– Ты мой бог!

– Вы моя утренняя и вечерняя звезда, моё счастье, моя красота, моя вселенная!

– Ты мой великий, мой божественный повелитель!

– Вы моя слава, моя вера, моя религия!

– Ты мой милый, мой прекрасный, мой храбрый, мой благородный, мой дорогой, мой рыцарь, мой защитник, мой король, моя любовь!

– Вы моя фея, цвет моих дней, грёзы моих ночей!

– Ты моя мысль каждый миг!

– Вы радость очей моих!

– Ты голос души моей!

– Вы мой свет дневной!

– Ты моя заря!

– Вы самая любимая из женщин!

– Ты самый обожаемый мужчина!

– Вы моя кровинка, моё я, что лучше, чем я!

– Ты моё сердце, мой свет!

– Вы моя святая, моя единственная радость!

– Я отдаю тебе пальму первенства, как ни велика моя любовь, чаю, ты любишь меня сильнее, потому что ты мой господин!

– Нет, эта пальма твоя, о, моя богиня, моя Дева Мария!

– Нет, я раба твоя, твоя прислужница, я ничто, ты можешь обратить меня в прах!

– Нет, это я ваш раб, ваш верный паж, ваше дыхание, ковёр под вашими стопами. Моё сердце – ваш трон.

– Нет, мой друг, ибо я таю от одного голоса твоего.

– Я сгораю от вашего взгляда.

– Я живу только тобой.

– Я дышу только вами.

– Хорошо, положи руку на сердце моё, одну только руку, и ты увидишь, как побледнею я, когда твоя кровь согреет мою.

Состязание сие приводило к тому, что глаза их, уже сверкавшие, воспламенялись ещё больше, славный рыцарь вольно или невольно разделял удовольствие, которое получала Мари д’Анбо от прикосновения его руки к её сердцу. От этих лёгких ласк напрягались все его члены, натягивались все нервы, испарялись все мысли и соображения, и он млел, достигая вершины блаженства. Из глаз их текли горячие слёзы, они обнимали друг дружку так, как пламя охватывает дома, и на этом всё! Ведь, если помните, Лавальер обещал вернуть другу и брату в целости и сохранности только тело, а не душу.

Когда Малье сообщил о своём возвращении – это было более чем вовремя и кстати, ибо ни одна добродетель не выдержит такой пытки и такого поджаривания, а чем меньше влюблённым было дозволено, тем больше разыгрывалось их воображение.

Оставив Мари д’Анбо, верный его товарищ выехал навстречу другу, чтобы вместе с ним благополучно проехать через лес, и оба брата по оружию, совсем как в старые добрые времена, легли спать в одну постель в городке Бонди.

Они лежали рядышком, и один рассказывал о своём путешествии, а другой о последних слухах, о галантных похождениях и так далее. Но главное, что волновало Малье, была Мари д’Анбо, и Лавальер поклялся, что никто не притронулся к тому драгоценному месту, в котором хранится честь мужей, и влюблённый в жену Малье весьма был этим доволен.

На следующий день троица воссоединилась, к великому отчаянию Мари, которая, в силу великой женской хитрости, бурно приветствовала мужа, но при этом пальцем показывала Лавальеру на своё сердце, всем своим милым личиком говоря: «Это твоё!»

За ужином Лавальер объявил, что уезжает на войну. Малье сия печальная новость весьма огорчила, и всё же он пожелал сопровождать своего брата, но Лавальер запретил ему покидать жену.

– Сударыня, – сказал он Мари д’Анбо, – я люблю вас больше жизни, но меньше, чем свою честь.

При этих словах он побледнел, Мари д’Анбо тоже, поскольку никогда в их играх с пушистым гусёнком не было столь истинного чувства, как в этих словах. Малье вызвался проводить друга до Mo. Вернувшись, он стал обсуждать с женой непонятные причины и скрытые поводы столь внезапного отъезда, и Мари, знавшая о бедах Лавальера, сказала:

– Мне всё понятно: ему здесь плохо, стыдно, потому что каждый знает, что у него неаполитанская болезнь.

– У Лавальера? – изумился Малье. – Я же видел его два дня назад, когда мы спали в Бонди, и вчера в Mo. Нет у него ничего! Он свеж, как огурчик.

Дама залилась слезами, восхитившись сей бесподобной братской преданности, сей нерушимой верности слову, сим мукам глубоко запрятанной страсти. Сохранив любовь на самом дне своего сердца, она, как нам поведал о том в своих тары-барах мессир Бурдейль де Брантом{62}, ушла в мир иной, когда Лавальер погиб под Мецем.

Кюре из Азе-лё-Ридо

Перевод Е. В. Трынкиной

В то время священники в брак не вступали, однако имели покладистых и елико возможно пригожих сожительниц. К сожалению, с тех пор, как всем известно, собор запретил им это дело, поелику не видел ничего хорошего в том, что бабы потешаются над чужими исповедями, а главное, над тайнами церковных установлений и закулисных козней, являющихся неотъемлемой частью жизни католической церкви. Последним священником в наших краях, кто более или менее законно держал в своём доме