Озорные рассказы. Все три десятка - Оноре де Бальзак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пока они сражаются здесь, и речи не может быть ни о каких заговорах, не так ли?
– Да, но гугеноты?
– Ба, приглашайте их, не бойтесь! – засмеялась королева. – Взгляните на Лавальера, подозревают, что он гугенот, но моя дорогая Лимёй скоро обратит его, она прекрасно справляется для своих шестнадцати лет… Он не замедлит вписать её в свой список…
– Ха, мадам, не верьте слухам, – воскликнула Мари д’Анбо, – у него неаполитанская болезнь, та самая, что сделала вас королевой!
От подобного простодушия Екатерина, прекрасная Диана и король расхохотались, и скоро весь двор узнал почему. Позор и бесконечные насмешки обрушились на голову Лавальера. Каждый показывал на него пальцем, и бедный рыцарь не знал, куда деваться; Лимёй, которую его соперники поспешили предупредить о грозящей ей опасности, тут же к нему остыла, поскольку слухи тогда распространялись мгновенно и каждый страшно боялся сей омерзительной болезни. И вскоре Лавальер обнаружил, что все шарахаются от него, как от прокажённого. Король сказал ему что-то оскорбительное, и славный рыцарь покинул бал вместе с Мари д’Анбо, которую слова короля повергли в отчаяние. Она погубила того, кого любила, обесчестила его и испортила ему жизнь, понеже тогда все медики в один голос уверяли, что те, кто переболел итальянской болезнью, теряют способность испытывать влечение, лишаются возможности иметь детей, а их кости чернеют.
Мало того, ни одна женщина но захочет вступить в законный брак с самым красивым молодым дворянином королевства, если только на него падёт подозрение в том, что он один из тех, кого мэтр Франсуа Рабле называл своими «дражайшими паршивцами».
Прекрасный и печальный кавалер хранил молчание, и его спутница сказала ему по дороге из дворца, в котором давали бал:
– Мой дорогой сударь, я стала причиной ваших несчастий…
– Ах, сударыня! – возразил Лавальер. – Моё несчастье поправимо, да и вы избежали огромной беды, понимая, как опасно меня любить!
– Ах! – вздохнула она. – Зато теперь я знаю, что вы будете моим и только моим, потому что за это поношение и бесчестье я обязана вам вечной дружбой, и я всегда буду вашей госпожой и дамой, лучше того – вашей рабой. Я желаю принадлежать вам, дабы смыть следы этого позора, окружить вас всяческими заботами и опекой, и пусть даже завтра объявят, что болезнь неизлечима и убьёт вас так же, как нашего покойного короля, я последую за вами и умру вместе с вами от вашей болезни. О, да! – Она залилась слезами. – Нет таких страданий, которые возместят вам нанесённый мною ущерб.
Она присоединила к словам безудержные рыдания, её добродетельное сердце не выдержало, и она упала в непритворный обморок. Испуганный Лавальер подхватил её и прижал руку к её сердцу, то бишь к прекрасной и несравненной груди, которая это самое сердце прикрывает. От жара любимой руки дама пришла в себя и почувствовала такое наслаждение, что чуть снова не лишилась чувств.
– Увы! – промолвила она. – Сия поверхностная и лукавая ласка отныне будет единственной нашей радостью. Однако она в тысячу раз лучше тех, что дарил мне бедный Малье… Оставьте вашу руку… Она трогает мне душу, сердце моё так и тает!
На такие слова рыцарь с жалостливой миной простодушно признался, что это прикосновение доставило ему великое наслаждение, в результате которого страдания его от болезни так усилились, что лучше смерть, чем эти муки.
– Тогда мы умрём вместе, – сказала она.
Однако они уже добрались до дома, и, поскольку умереть не было никакой возможности, каждый из них лёг в своей опочивальне, думая только о любви, ибо Лавальер потерял свою Лимёй, а Мари д’Анбо познала ни с чем не сравнимое удовольствие.
Из-за такого непредвиденного оборота событий Лавальер лишился надежд и на любовь, и на женитьбу, не осмеливался показаться людям на глаза и понял, что защита одной-единственной женщины обходится слишком дорого, однако же он слишком высоко ценил честь и добродетель, чтобы не находить удовлетворения в жертве, которую принёс во имя братства. Но дальше – больше, последние дни его службы стали невыносимо трудными и щекотливыми. И вот почему.
Признание в любви, которую Мари полагала взаимной, ущерб, который она нанесла своему возлюбленному, и испытанное блаженство придали смелости прекрасной Мари, которая впала в любовь платоническую, слегка умеряемую мелкими безопасными утехами. И отсюда последовали игры в пушистого гусёнка{61}, придуманные дамами, которые после смерти короля Франциска боялись заразиться, но не могли отказаться от своих любовников.
И от этих жестоких ласк Лавальер, играя свою роль, уклониться никак не мог. И вот каждый вечер скорбящая Мари привязывала гостя к своей юбке, держала его за руки, пожирала очами, прижималась щекой к его щеке, и в подобных невинных объятиях рыцарь чувствовал себя точно чёрт в купели со святой водой, а дама без устали твердила о своей великой страсти, которая не имела пределов, поскольку лишь возрастала на бесконечных пространствах неутолённых желаний. Весь пыл, который женщины вкладывают в плотскую любовь, так что ночью единственным светом является свет их глаз, ушёл у неё в мистические покачивания головы, восторги души и экстаз сердца. И за неимением лучшего они с радостью двух ангелов, соединённых лишь мыслями, заводили нежные песнопения, которые повторяли все влюблённые того времени в честь любви, те гимны, что аббат Телемской обители старательно спас от забвения, начертав латынью на стенах своего аббатства, расположенного, согласно мэтру Алкофрибасу, в нашем Шиноне, где я видел их собственными глазами и привожу здесь во благо христиан.
– О! – говорила Мари д’Анбо. – Ты моя крепость и жизнь моя, моё счастье и моё сокровище!
– А вы, – вторил он, – моя жемчужина, мой ангел!
