Пробуждение - Михаил Михайлович Ганичев

изменился. Костюм наивности сменил на костюм сомнения и трезвой оценки происходящего. Павел уже втянулся в работу и испытывал такое чувство, какое испытывает конь, привыкший к дальней дороге.

На улицы, на площади, на крыши домов навалило много снегу.

Как-то в конце рабочего дня к Павлу подошел дядя и тихо сказал:

— После работы, Паша, не торопись домой. Помойся в душевой и жди в чистом.

Обычно с работы они никогда не ходили вместе. У дяди были свои дела, у Павла появились свои. Помывшись в душевой, Павел вышел из цеха и стал ждать. Уже прошли Сумеркин, потом Степанов со Штопором и два электрика — конопатый и худой, а дяди все не было.

Наконец подошел Николай Николаевич.

— Пошли, — проговорил дядя и отвел глаза в сторону.

Подъехала «Волга». Шофер уселся поудобнее и стал ждать шефа.

Павел быстро зашагал, чтобы не отстать от дяди, поведение и поспешность которого были до удивления подозрительны.

— Куда мы идем? — тревожно спросил Павел, видя, что дядя идет не к главной проходной, а в противоположную сторону.

— Когда надо будет — узнаешь! — опять не глядя в глаза, коротко произнес дядя, а сам подумал: «Много будешь знать, быстро состаришься».

Они прошли сортопрокатный цех и вышли с той стороны завода, где не было ни охраны, ни забора и по обе стороны дороги росли мелкие кусты. На дороге их ждала грузовая машина, груженная трубами. Меньше всего Павел ожидал увидеть здесь Виктора Ивановича Ко́зела. Он крутился около шофера, у которого постоянно дергался правый глаз, а лицо было красное, изрытое оспой. При виде мастера Павел как-то успокоился, значит, все в порядке, все в законе. Но не знал Павел того, что у мастера были в заначке трубы. «На балансе они не значатся, следовательно, исчезновение их никто не заметит», — думали Николай Николаевич и мастер Ко́зел. Ни служебный долг, обязывающий их беречь материальные ценности, ни совесть, ни страх перед законом не остановили сговорившихся предпринимателей.

— Как вы долго! — укоризненно сказал мастер и покачал головой, но, видя смущение Николая Николаевича, поспешил добавить: — Ничего… ничего… это я так, к слову. Паша, прошу, пожалуйста, помоги дяде, а завтра выходной, отдохнешь! Нужен будет день, подойдешь, дам!

Козел был какой-то взволнованный и необычайно болтливый. Он то подбегал к шоферу, то к дяде, то заходил сзади машины и осматривал крепление труб.

Давно известно: нет ничего более легкого, чем убедить человека в том, в чем этот человек сам хочет убедиться. Стоило мастеру заикнуться о трубах, как Николай Николаевич тут же подхватил идею.

— Ну, ни пуха ни пера! — напутствовал мастер и быстро зашагал в сторону завода, отойдя на расстояние, обернулся и скрылся за поворотом.

Темнело. Синие сумерки как бы нехотя выползали вслед за машиной на безлюдную дорогу. Шел снег, кругом стояла тишина.

— Время у нас есть, — сказал Николай Николаевич, проверяя рукой дверцу — хорошо ли закрыта, — поэтому давай объедем пост ГАИ.

Нахлобучив поглубже кепку, шофер в знак согласия кивнул. Павлу показалось, что правый глаз шофера задергался сильнее. Павел принюхался — от водителя несло вином.

Рабочий день в совхозе давно закончился, но у крыльца конторы стояла «Нива», и предпринимателей ждал мужичок с прыщавым лицом. Разгрузив машину где-то за селом у заброшенного сарая и получив деньги, группа новоявленных бизнесменов благополучно вернулась домой.

Зайдя в свою комнату, Павел, не раздеваясь, лег на кровать, заведя за голову руки, и дважды зевнул. Сердце по-прежнему торопливо стучало, как ходики на стене; не хотелось ни о чем думать, но мысли, как маленькие воришки, лезли в голову.

Начало светать. Павлу не спалось, и он подошел к окну. У сарая с растворенными воротами лежала брошенная лопата. Вчера ее не было — Павел точно знал, — наверное, тетя что-то делала и забыла убрать.

«Ав-ав-ав!» — залилась на чьем-то огороде разгневанная собака.

Павлу показалось — или на самом деле так было, — что из сарая к забору метнулась тень. Сердце у Павла застучало дятлом: тук-тук-тук! Нет! Все-таки, видно, показалось. Вдруг снаружи под окном что-то зашуршало, кто-то царапался о стенку, потом послышались жалобные стоны. Сзади Павла кто-то плюнул, Павел быстро обернулся — никого; после догадался, это за стенкой, Николай Николаевич. Павел прижался носом к стеклу, хотел рассмотреть стонущего под окном; тут же мелькнула мысль: его тоже видно с улицы. Он отошел от окна. Падал снег. Собака успокоилась и замолчала. Тяжелой тучей накатила мысль: «Интересно, почему они так воровски увозили с завода трубы? Почему беспокойно-подозрительно вели себя мастер и дядя? А что, если дядя… Нет, не может быть, ведь он коммунист».

В кабинете мастера Ко́зела сидели двое: сам мастер и шофер с изрытым оспой лицом, у которого постоянно дергался правый глаз.

— Товарищ Бурков, я не как твой начальник, а как человек прошу — брось пить!

— А я не пью, — недоуменно отвечает Бурков, тупо уставившись в окно. В глазах у него безжизненная пустота, парализующая мысли, слова, движения. — С чего ты взял? Сейчас хоть возьми, пьяный, да? То-то, не пьяный.

— Да я не о сегодняшнем дне, а так, вообще. Понял хоть? — Ко́зел не кричит, не волнуется, не бегает по комнате. — Ты человек доброй души, а стало быть, хороший человек.

— Я пьяным не бываю. Иногда случается малость. — Бурков не мигая смотрит на мастера. От этого разговора Буркову душно, и неизвестно отчего появилась изжога.

— Ты знаешь, почему я терплю тебя? — спрашивает Ко́зел и смотрит на шофера, дошел ли до него вопрос или нет? — Если б не помогал мне в личных делах, как тогда с Николаем Николаевичем — помнишь, ездил в колхоз с трубами, — давно б выгнал. Уразумел?

— Тебе лучше знать, техникум кончал, а я что — два класса! — Все эти расспросы мучают и тревожат Буркова, во рту, как в конюшне, сильный запах, голова болит со вчерашнего.

Ко́зел смотрит на шофера и думает: «Пьет наверняка от слабости характера», но говорит другое:

— Ежели вот пьяный задавишь кого? Крышка тебе, да и мне тоже.

— Тьфу! Скажешь тоже, — бормочет испуганно Бурков, мигая глазами. — Ты же знаешь, за рулем ни грамма.

— Скоро дойдешь до килограмма, —