Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

для территориальной разбросанности небольшой популяции поселенцев, к примеру в Кении после 1890 года. Еще более слабыми были отношения между людьми разной этнической принадлежности и цвета кожи. Некоторые империи, меняясь с течением времени, позволяли или облегчали социальный подъем колониальных подданных в административной, военной или церковной иерархии, другие основывались на этнической и расовой исключительности. Тенденция к исключительности в европейских империях в течение XIX века возрастала. В некоторых случаях, например в немецких и бельгийских колониях в Африке, она была абсолютной. Единственным в своем роде в раннее Новое время было систематическое рекрутирование иностранцев в военные элиты Османской империи и мамлюкского Египта; в XIX веке такого уже не происходило. В целом было бы неправильным приравнивать политический «коллаборационизм», структурно необходимый для функционирования колониального государственного аппарата, к социальной интеграции типа, к примеру, брачных отношений. Горизонтальные социальные отношения не являлись связующим элементом империй.

Напротив, большое значение имела отсылка к символическим ресурсам интеграции. Для национальных государств образование идентичности за счет символов разного рода сущностно. В империях оно как минимум столь же важно, поскольку должно служить функциональным эквивалентом других, более слабых связующих сил. Монарх и монархия как места концентрации символов имели двойное преимущество, служа и для объединения колониальных европейцев, и для того, чтобы произвести впечатление на местных жителей. Во всяком случае, так казалось. Неизвестно, вдохновило ли на самом деле массы индусов провозглашение королевы Виктории императрицей Индии в 1876 году. Как бы то ни было, ее дедушка Георг III служил для мятежных североамериканцев полезным негативным символом. Повсюду, где монархия существовала, она использовалась в качестве центра интеграции: в Габсбургской империи, где имперский патриотизм, привязанный к юбилею дряхлого императора Франца-Иосифа, в 1898 году должен был нейтрализовать появляющиеся национальные движения; в кайзеровской Германии Вильгельма II; в царской России; очень умело в империи Цин с его буддистскими и мусульманскими меньшинствами; и неуклюже в японской империи, где китайским (тайваньским) и корейским подданным навязывали чуждый их культуре и настроениям культ тэнно. Следующим излюбленным символом была армия – в британском случае прежде всего вездесущий Королевский военно-морской флот. Связующая сила символов наряду с другими формами аффективной, то есть не основанной преимущественно на интересах солидарности проявилась прежде всего во время обеих мировых войн, когда британские доминионы Канада, Австралия и Новая Зеландия, а при отдельных условиях и Южная Африка, поддержали Великобританию в масштабе, который нельзя объяснить только формальным устройством империи и реальным соотношением сил.

Наконец, остается назвать еще четыре элемента горизонтальной интеграции: a) религиозные или конфессиональные связи, b) значение права для унификации расширяющихся империй, таких как Римская и Британская, c) рыночные отношения на больших пространствах, а также d) формирование имперских внешних связей. Четвертый из этих элементов отнюдь не последний по значимости. Империи всегда укрепляют и защищают военным путем свои границы: от соседних империй, от пиратов и других бандитов, а также от вездесущих и беспокойных «варваров». Но от коммерческой активности чужаков империи отгораживались в разной мере. Принцип свободной торговли, которого придерживалась Великобритания в собственной империи с середины XIX века и которого она требовала и от других, представлял собой новый и крайний случай. Большинство же империй, имевших необходимые для этого организационные ресурсы, практиковали какую-либо форму меркантилистского контроля над внешней торговлей. Некоторые – как Китайская империя с ранней эпохи империи Мин и до Первой опиумной войны, а также на протяжении долгого времени Испанская – ограничивали свободу действий третьих сторон строго контролируемой деятельностью в анклавах. Другие, как Османская империя, терпимо относились к налогооблагаемым торговым диаспорам (греков, армян, парсов и так далее) или даже покровительствовали им. Франция провозглашала и защищала монополию колониальной торговли. Британская политика свободной торговли в XIX веке способствовала подрыву остававшихся закрытыми империй, но не сумела воспрепятствовать возвращению неомеркантилизма в ХX веке. Практикуемая повсюду политика таможенных преференций, торговых блоков и валютных зон способствовала в 1930‑х и 1940‑х годах реинтеграции Британской и Французской империй, а также возросшей агрессивности нового фашистско-милитаристского империализма.

Различать горизонтальную и вертикальную интеграцию нужно, кроме всего прочего, потому, что империи, в отличие от гегемониальных конфигураций или федераций, устроены радиально[323]. Отдельные периферии слабо контактируют друг с другом; метрополия стремится направить все информационные потоки и процессы принятия решений через имперское игольное ушко; освободительные движения изолируются друг от друга. Эта структурно необходимая централизующая тенденция стоит на пути горизонтальной интеграции и образования общеимперского высшего слоя общества. Поэтому лояльность имперских подданных необходимо искать и в локальных рамках. Именно это прежде всего и подразумевается под вертикальной интеграцией. Большинство механизмов горизонтальной интеграции двумерны, то есть имеют также и вертикальное измерение: к нему относится «вторичная переработка» насилия путем вербовки «сипаев» – местных солдат и полицейских, а также через символическую привязку к местным представлениям о легитимном господстве, наблюдение и слежку со стороны колониального правительства за покоренным обществом. Необходимым является контролируемое делегирование власти в рамках сотрудничества с традиционной местной знатью или новой привилегированной «коллаборационистской элитой» разных видов. Чем больше осознаваемые или «сконструированные» культурные и расовые различия, тем более заметна диалектика между необходимостью политического вовлечения и стремлением к социально-культурному отчуждению: «клуб белых» остается закрытым для важного в политическом отношении местного вельможи, что вызывает его возмущение. Поселенцы же, с другой стороны, остаются полезными бизнес-партнерами и после того, как добились политического равноправия. Это стало основой хорошо функционирующей с обеих сторон модели доминиона и отражено тем фактом, что Великобритания и США поддерживали тесные экономические отношения со времени войны в 1812 году (и несмотря на нее), а после некоторых сложностей в последней трети XIX века постепенно выстроили друг с другом всеобъемлющие «особые отношения» (special relationship). На другом конце спектра отношений находятся колониальные порядки без какой-либо вертикальной интеграции, прежде всего рабские общества Британии и Франции в Карибском бассейне XVIII века.

Источники дезинтеграции можно гипотетически получить как противоположность интегративных отношений. Но империи, как известно с античных времен, обычно рушатся не только из‑за внутреннего разложения, но и из‑за сочетания внутренней эрозии и внешней агрессии. Проще говоря, главные враги империи – другие империи. Примечательно, что большинство империй распадаются на более мелкие единицы, королевства или национальные государства, а непосредственный переход к гегемониальным или федеральным структурам редок. Планы трансокеанских наций, задуманные, например, в реформах Бурбонов Испанской Америки после 1760 года или на рубеже XIX–XX веков британским министром колоний Джозефом Чемберленом, неизбежно терпели крах. Успешными оказались только некоторые, далеко не все, попытки создания федераций в общих рамках империи, как это произошло, например, в Канаде в 1867 году или в Австралии в 1901‑м. В отношении Малайи и Британской Центральной Африки в период деколонизации подобные планы