Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

школьного образования; функционирующий полицейский порядок или элементарные государственные системы социального обеспечения, напротив, воспринимаются как общенациональные задачи, а отчасти и как реализация законных прав граждан.

Седьмое. Национальное государство в самоописании своего генезиса апеллирует к уходящим в седую древность началам соответствующей ему нации и даже к общему биологическому происхождению (оно может быть выдуманным, но в конечном счете в него верят). В самых отчетливых проявлениях оно конструирует нацию-племя (tribe-nation). Империя же возводит себя к учредительным актам королей-завоевателей и законодателей; часто она пользуется идеей имперской преемственности (translatio) и наследования (например, Ост-Индская компания, а затем королева Виктория как преемники династии Моголов в Индии). Поэтому империи испытывают трудности в (ре)конструировании своей собственной истории – особенно после того, как нормативный статус обрела национальная историография в русле историзма с ее органицистскими презумпциями континуитета.

Восьмое. Национальное государство утверждает, что имеет особое отношение к определенной территории, что зримо проявляется в особо культивируемых, иногда сакрализованных местах памяти. «Неприкосновенность», «неделимость» национального географического тела – это «святая святых современного национализма»[320]. Империя же имеет скорее экстенсивное, нежели интенсивное отношение к территории, которая для нее является в первую очередь местом для реализации ее господства. Однако поселенческий колониализм, который часто носит протонационалистический характер, склонен к интенсивному отношению к земле – это один из источников напряженности в отношениях колонистов с имперской администрацией, а также важный источник колониального национализма.

Немного теории: аспекты имперской интеграции

Есть плюсы в том, чтобы для начального понимания национальных государств и империй исходить из разных «логик», лежащих в основе каждой из этих форм, и значений, им приписываемых. Дополнительной отправной точкой служит выяснение присущих им способов интеграции: что объединяет типичное национальное государство и что – империю?

Империи – это структуры господства над большими территориями. Их можно было бы определить как максимально возможные при наличных технологических и географических предпосылках политические единицы. Империи полиэтничны, мультикультурны, с центробежным политическим вектором. Они представляют собой композитные конструкции. Имперская интеграция имеет горизонтальное и вертикальное измерения. Отдельные территориальные сегменты империи должны быть связаны с центром по горизонтали, а господство и влияние в колонизированных обществах должно обеспечиваться вертикалью. Горизонтальная интеграция требует вначале средств принуждения и военный потенциал. Все империи основаны на постоянной скрытой угрозе насилия, выходящей за пределы установленного правового порядка. Даже если империи не характеризует постоянный террор, даже если империи – по крайней мере Британская империя в XIX и ХX веках, за исключением подавления мятежей, – придерживаются принципов правовой государственности, все-таки на империях всегда лежит тень чрезвычайного положения. Если национальное государство в худшем случае – и то редко – сталкивалось с революцией и сепаратизмом, то империя постоянно имела дело с выступлениями недовольных подданных и клиентов. Способность к подавлению бунтов – основное условие имперского присутствия. Поэтому колониальное государство сохраняет эту способность до самого последнего момента. Англичане в Индии не потеряли ее еще во время Второй мировой войны, а в Малайе и до 1950‑х годов. Французы, несмотря на отчаянные усилия, не смогли вернуть эту способность во Вьетнаме после Второй мировой войны и потеряли ее в Алжире в 1954‑м. Империи не полагаются исключительно на местные ресурсы насилия. Они оставляют за собой и опцию интервенции из центра. Карательная военная экспедиция – лейтмотив такого интервенционизма. К его принципам относится использование специальных неместных отрядов – казаков, сикхов, гуркхов, сенегальских тиральеров, польских войск в войнах Габсбургов против итальянцев – как варианта глобализации насилия. Это могло оборачиваться курьезом: во время французской интервенции в Мексике с французской стороны сражались 450 солдат египетских элитных войск, которых Саид-паша, правитель в Каире, «одолжил» за плату своему внешнеполитическому протектору Наполеону III. Египтяне остались до конца экспедиции, прикрывали французское отступление и были в числе имперских войск, получивших наибольшее число наград[321].

Междугородное сообщение и передача информации на большие расстояния были в империях постоянной необходимостью[322]. До появления телеграфа около 1870 года новости распространялись не быстрее, чем их доставляли курьеры и носители. Это само по себе уже показывает, что внутриимперские связи того времени, даже при наилучшей организации доставки корреспонденции (Испанская империя в XVI веке, Ост-Индская компания) были по сегодняшним меркам крайне слабыми. Неизвестно, впрочем, могли бы современные коммуникационные технологии стабилизировать тогдашние империи. Колониальным державам отнюдь не всегда удавалось монополизировать передачу информации. Их противники использовали схожие методы и создавали встречные системы коммуникации: от сарафанного радио до интернета.

Создание эффективной бюрократии как инструмента интеграции империи одинаково зависит как от политической системы и стиля имперского центра, так и от функциональных требований на местах. Китайская империя династии Хань управлялась во много раз интенсивнее, чем ранняя Римская империя той же эпохи, но заметной разницы в степени интеграции между ними не было. Империи Нового времени также существенно отличались по степени своей бюрократизации, по характеру и масштабам личной и институциональной связи между органами государственного управления метрополии и периферии. Единая имперская администрация была (за исключением Китая) редкостью или совсем отсутствовала. Управление Британской империей, которая сумела сохранить свою сплоченность на протяжении веков, отличало поразительное разнообразие учреждений, в лучшем случае связанных друг с другом лишь номинальной верховной компетенцией лондонского кабинета. Немногим отличалась и французская заокеанская империя, институциональное разнообразие которой противоречило всем представлениям о «картезианском» стройном государстве.

В отличие от национального государства, которому соответствует нечто вроде национального общества, империя является политическим, но не общественным объединением. Имперского «общества в целом» не существует. Поэтому режим имперской интеграции можно охарактеризовать как политическую интеграцию без социальной интеграции. Наиболее тесной взаимосвязь с обществом была у делегированных функционеров с ограниченным по сроку мандатом, иначе говоря, высших кадров вице-королевского и губернаторского уровней и ниже. До введения конкурсных механизмов на компетентность и деловые способности для занятия постов колониальной администрации большую роль повсюду играли семейные связи и патронаж. Внешние имперские должности в зависимости от ситуации могли быть как повышением по службе, так и наказанием.

Намного слабее были отношения между социальной средой в метрополии и эмигрантскими поселенцами. Неоднократно и во многих вариантах здесь происходили заметные процессы социальной креолизации, то есть образования местной идентичности поселенцев. Стремления к независимости были особенно сильны, если они, как в испанской Америке, были направлены против выходцев из метрополии с привилегированным статусом или когда социальная дистанция между эмигрантами и метрополией была особенно велика, как в (бывшей) колонии заключенных в Австралии. Для возникновения способных к самовоспроизводству поселенческих обществ в них часто не хватало необходимого количества населения. В этом случае дело ограничивалось изолированной и фрагментированной социальной жизнью местных общин иностранцев, как это было характерно для городских торговых факторий и административных центров, а также