Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

государства, существовавшие в мире накануне Первой мировой войны, не все возникли из «железа и крови», как Германия, Италия и США, – Япония, Канада и Австралия были обратным примером.

3. Империи: что их объединяет?

Век империй

Из мира империй в Европе в XIX веке выделились лишь несколько новых национальных государств. Если обратить внимание на Азию и Африку, то картина там выглядит более драматично. Здесь империи торжествовали. Между 1757–1764 годами (битвы при Плесси и Баксаре), когда Ост-Индская компания впервые выступила в Индии в роли военной державы, и в 1910–1912 годах, когда одновременно два важных государства среднего размера, Корея и Марокко, были включены в колониальные империи, количество исчезнувших независимых политических единиц на двух континентах было исторически беспрецедентным. Практически невозможно точно определить, сколько таких единиц – королевств, княжеств, султанатов, племенных федераций, городов-государств и так далее – существовало в середине XVIII века в Африке и в организованных на основе мелких территорий регионах Азии, как в Индии после распада империи Моголов или на Яве и Малайском полуострове. Современная западная концепция государства имеет слишком четкие контуры и границы, чтобы адекватно описать разнообразие таких полицентричных, имеющих внутреннюю иерархию политических миров. Но можно констатировать: в Африке на месте, очевидно, нескольких тысяч политических единиц, существовавших еще в 1800 году, через сто лет появилось примерно сорок отдельно управляемых колониальных областей французов, британцев, португальцев, немцев и бельгийцев. Так называемый «раздел» Африки между колониальными державами был с африканской точки зрения не разделом, а его полной противоположностью – бесцеремонной консолидацией и концентрацией сфер господства, гигантским политическим укрупнением земельных владений. Если еще в 1879 году 90 процентами площади континента управляли африканцы, то к 1912 году эта доля сократилась до крошечного остатка[309]. На всем континенте тогда не было ни одного политического образования, которое удовлетворяло бы критериям национальной государственности. Только Эфиопия – хоть и этнически неоднородная, слабо интегрированная в административном отношении и, в конечном итоге, державшаяся только на выдающейся личности императора Менелика II (до его серьезной болезни в 1909 году) – была все же автономным действующим лицом внешней политики, заключила договоры с несколькими европейскими крупными державами и, с их молчаливого согласия, практиковала «собственный африканский империализм»[310].

В Азии концентрация власти была не столь заметной, поскольку это был континент давно существовавших имперских образований. Но и здесь большие побеждали малых. Индия в XIX веке впервые в своей истории была подчинена центральной власти, охватывающей весь субконтинент. Даже империя Моголов в своей наивысшей стадии расширения к 1700 году не затрагивала крайний юг, но британского управления он не избежал. На индонезийских островах голландцы после большого организованного аристократами восстания на Яве в 1825–1830 годах постепенно отошли от косвенного управления, которое оставляло местным князьям определенный простор для сотрудничества, в пользу более прямого, централизованного и однородного господства[311]. Российская империя после 1855 года завладела огромными областями к востоку от Каспийского моря («Туркестан»), а также севернее и восточнее Амура и покончила с самостоятельностью исламских эмиратов Бухары и Хивы. Французы окончательно объединили в 1897 году Вьетнам (который сам по себе состоял из исторических областей Кохинхина, Аннам и Тонкин) с Камбоджей и Лаосом в «Индокитай» (L`Indochine) – образование, не имеющее никаких оснований в истории территорий западнее Индии. К 1900 году вся Азия была под прочным контролем империй.

Китай был и оставался сам такой империей. Новое национальное государство Япония, аннексировав у Китая остров Тайвань в 1895 году, стала колониальной державой, которая следовала в своих методах западным образцам и вскоре стала преследовать широкие геополитические планы паназиатского господства. Только Сиам и Афганистан едва сохраняли свою независимость. Но Афганистан представлял собой абсолютную противоположность национальному государству; он был – и остается по сей день – рыхлой федерацией племен. Сиам, благодаря реформам дальновидных монархов, начиная с середины XIX века получил ряд внутренних и внешних признаков национального государства, но все еще оставался нацией без национализма. В официальном и общественном понимании нация состояла из тех, кто вел себя лояльно по отношению к абсолютному монарху. Лишь во втором десятилетии XX века начали распространяться идеи об особой тайской идентичности или о нации как сообществе граждан[312].

Для Азии и Африки XIX век был столетием национальных государств еще менее, чем для Европы. Прежде независимые, не подчиненные вышестоящей власти общества были поглощены империями. Ни одна африканская или азиатская страна не смогла высвободиться до Первой мировой войны из имперского плена. Египет, который находился под британским владычеством с 1882 года, добился в 1922‑м довольно обширного (но более ограниченного, чем предоставленное в то же время Ирландии) самоуправления на основе конституционализма европейского типа. Этот случай оставался в течение десятилетий единичным. Только в 1951 году в Ливии, а в 1956‑м в Судане начался процесс деколонизации Африки. На Ближнем Востоке в результате распада Османской империи возникли «мандатные территории» под надзором Лиги Наций, с которыми Великобритания и Франция обращались фактически как с протекторатами. Из них позже образовались первые новые государства Азии, начиная с Ирака в 1932 году, – практически все слабые образования, нуждающиеся в постоянной «защите» извне. Первым новым национальным государством в Азии с укорененным в истории высоким уровнем интеграции могла бы стать Корея, которая после краха Японии в 1945 году внезапно лишилась своего колониального владыки. Но раздел страны в начале холодной войны помешал ее «нормальному» развитию. Реальный исход европейских империй из Азии начался только в 1947 году с провозглашением Республики Индии (через год после обретения независимости Филиппин от США). Для Азии и Африки лишь через двадцать лет после окончания Второй мировой войны наступила эпоха истинной национальной независимости государств. Эта независимость в позднюю колониальную эпоху подготавливалась очень по-разному: на Филиппинах и в Индии интенсивно, а в Бирме, Вьетнаме или в бельгийском Конго всякая подготовка попросту отсутствовала. Только в Индии, где уже в 1885 году образовался Национальный конгресс как всеиндийский центр умеренных националистов, корни национально-государственной эмансипации прослеживаются в XIX веке.

Все это приводит к простому выводу: великой эпохой национальных государств стал XX век. В XIX же веке империя, а не национальное государство в глобальном масштабе, была доминирующей территориальной организационной формой власти[313].

Это обстоятельство ставит под сомнение широко распространенное клише «стабильные национальные государства versus нестабильные империи». Клише восходит к основной идее националистической риторики: нация есть нечто естественное и первородное, а империя, от которой она освобождается, напротив, олицетворяет собой искусственные насильственные отношения. Возникшее еще в китайской и в западной древности мнение о том, что империи имеют циклическую судьбу, является оптическим обманом. Поскольку в какой-то момент