Шаляпин - Моисей Янковский

Наряду с Варлаамом, партия Еремки как бы дает другой ракурс «бродяжного» человека — босяка, с которого сняты романтические одежды.

Встретившись с Горьким в Нижнем Новгороде, а затем видясь часто и ведя деятельную переписку с ним, Шаляпин все время как бы питается животворными соками. Пожалуй, острое ощущение современности в широком аспекте возникает именно теперь в сознании артиста. Конечно же, несомненный акцент современного прочтения драмы Островского и музыки Серова ощутим в такой трактовке Еремки артистом, который недавно был «бродячим» люмпеном, познавшим дно жизни [9].

Чуткий критик Ю. Д. Энгель писал по свежим следам премьеры «Вражьей силы»:

«Еремка получился неподражаемый, точно сорвавшийся со страниц Горького, яркий и верный жизни с головы до пяток, от первого слова до последнего. И если сначала эта необычайная на оперной сцене фигура вызывает у слушателя только добродушную улыбку, то в сцене наущения Петра и позже улыбка сменяется тем смешанным чувством ужаса и отвращения, которые невольно внушает к себе человек-зверь, готовый из-за рубля и штофа водки на убийство. Многие ставят в упрек Еремке г. Шаляпина, что в нем не было ничего демонического, мефистофельского. Упрек этот вряд ли основателен. Прежде всего сам композитор не хотел ничего подобного […]. С другой стороны, демонизм уместен только там, где есть сознательная, импонирующая сила зла и отрицания. В Еремке же сильны только темные инстинкты, опоэтизировать которые и трудно и незачем».

Разговор о мефистофелевском начале в образе Еремки все же правомерен, и вот в какой связи. Для творчества Шаляпина характерно стремление создавать возвышенные и сниженные образы одного и того же типа или ряда. Эта черта в некоторых его ролях очень заметна, и, конечно, в этом нет случайности. Если можно говорить о Фарлафе, как о сниженном Варяжском госте, то впереди возникнет еще один образ, который заставит подумать о подобной параллели. Спустя несколько лет Шаляпину доведется воплотить в «Севильском цирюльнике» образ Дон Базилио, и критика подметит в этом герое мефистофелевские черты, хотя резко сниженные.

Тут нет ничего удивительного. В своем творчестве Шаляпин многогранен. Созданные им образы могут быть разными. Мы встретимся с Дон Кихотом, который будет решительным опровержением фигур Грозного или Годунова. Но наряду с полярными по своему складу и облику образами будут возникать как бы сдвинутые варианты уже известных героев. Так родятся Фарлаф, Еремка, Дон Базилио. В итоге, галерея созданных образов предстанет в удивительно емкой картине человеческих типов. И что самое интересное, во многих этих фигурах мы подметим поиски современного решения образа. И здесь особенно заметным становится враждебнее отношение Шаляпина к рабскому следованию сложившимся традициям.

Что же представляли собою казенные театры в годы появления в них Шаляпина?

В ту пору раздавались довольно единодушные сетования по поводу того, что он покинул Частную оперу и тем самым обрек себя на репертуарный голод и на нетворческую атмосферу казенных театров. Слишком свежи были воспоминания о том, каким поистине богатырским рывком вышел Мамонтовский театр на передовые рубежи оперного искусства своего времени. Огромную роль играло то, что Частная опера оказалась пионером в обновлении традиционной афиши оперной сцепы. Наконец, был в этих сетованиях и отголосок своеобразной романтики: тяжелое положение коллектива, после разорения Мамонтова, как-то особенно возвеличивало труппу, которая и теперь, без хозяина, решилась продолжать любимое дело.

В противовес этому выдвигался основательный тезис о застойности казенной сцены, о засилии там чиновников и даже о том, что во главе московской дирекции поставлен бывший кавалергард, якобы чуждый искусству В. А. Теляковский.

Однако и на казенной сцене многое изменилось, и изменилось весьма заметно.

Шаляпин объяснял эти сдвиги появлением Теляковского. Это верно, но только в известной мере. Теляковский был влюблен в театр, хорошо разбирался в нем. Он стремился к обновлению казенной сцены. Его устремления были подкреплены организационно. Это он радикально изменил систему оформления спектаклей, пригласил в Большой театр К. А. Коровина, А. Я. Головина, Шаляпина. В Большом театре образовался крепкий художественный костяк.

В 1897 году в труппу московской казенной оперы вступил молодой певец Л. В. Собинов, а в 1902 — А. В. Нежданова. Шаляпин, Собинов, Нежданова — эти певцы определяли собою облик Большого театра и обеспечивали ему возможность быстрого движения вперед. Если к этому добавить высокий уровень хоровой и оркестровой культуры, возможность, не боясь затрат, оформлять постановки, то станет понятным, что Шаляпин оказался в атмосфере, содействующей дальнейшему укреплению его таланта.

Но и помимо этих трех мастеров труппа Большого театра была сильна своим ансамблем.

Во главе оркестра театр в то время имел серьезного и опытного музыканта И. К. Альтани, хормейстером в театре являлся У. И. Авранек, который продолжал здесь свою деятельность и в советское время. В труппу входили такие выдающиеся артисты, как М. А. Дейша-Сионицкая (драматическое сопрано), Е. И. Збруева (меццо-сопрано, близкое к контральто), теноры А. Л. Донской, Л. М. Клементьев, баритоны П. А. Хохлов и Б. Б. Корсов.

Шаляпин пришел в Большой театр в известной мере как представитель передовой оперной молодежи, способной внести в консервативную атмосферу казенной оперы новое начало.

Очень скоро Теляковскому удалось ввести в репертуар Большого театра произведения, которые создали Шаляпину славу в частной опере, — «Псковитянку», «Моцарта и Сальери», «Бориса Годунова».

В 1901 году Теляковский был назначен директором императорских театров, теперь он руководил казенными сценами Петербурга и Москвы. И то, что Шаляпин стал выступать попеременно в Москве и Петербурге, означало, что ему доводится одновременно быть членом двух трупп.

Теляковский пришел на смену С. М. Волконскому, который недолго пробыл директором, и можно сказать, что Теляковскому пришлось принять наследство от царившего длительное время И. А. Всеволожского.

Начинается заметный поворот в отношении к русскому репертуару, причем уже Волконский отходил от прежнего предвзятого отрицания музыки «кучкистов». К тому времени традиционный взгляд на природу оперного певца, в частности на роль актерского мастерства в оперном театре, казался уже устарелым. Вкусы публики ныне диктуют иные требования к артисту оперного театра, старые репутации тускнеют, симпатии зрителей-слушателей обращаются к новому поколению певцов, которые еще совсем недавно не привлекли бы внимания.

В труппе Мариинского театра появились артисты, которые сильно изменили представление о сущности мастерства в оперном жанре.

Следует назвать в первую очередь представительницу лирико-колоратурного сопрано Е. К. Мравину, основную исполнительницу партий Антониды, Снегурочки, Людмилы, Джульетты, Тамары, Маргариты. Она была несколько холодна как артистка, но покоряла слушателей кристальной чистотой своего голоса и целостностью создаваемых ею образов, обычно характеризовавшихся подчеркнутостью лирического начала. Рядом с ней стоит А. Ю. Больска — тоже лирико-колоратурное сопрано, воплотительница многих образов в операх Чайковского. В отличие от Мравиной — у Вольской все исполнение было проникнуто подкупающей теплотой и простотой, что делало создаваемые ею образы особенно жизненными.

В труппу входила также артистка редкого сценического амплуа — героическое сопрано, Ф. В. Литвин. Женщина богатырских данных с голосом мужской мощности и силы, Фелия Литвин была блистательной исполнительницей основных партий в вагнеровском репертуаре («Валькирия», «Зигфрид», «Гибель богов»). Значительный интерес представляла М. А. Славина, прослужившая на сцене 35 лет и под конец своей сценической карьеры прославившаяся исполнением партии Графини в «Пиковой даме», где глубокий драматизм образа доводил зрительный зал до трепета. Из перечисленных певиц М. А. Славина, пожалуй, была особенно близка тому типу оперного артиста, которого можно назвать поющим актером.

Не менее силен был и мужской состав труппы Мариинского театра. Здесь был И. В. Тартаков, лирико-драматический баритон, вокалист высокой певческой техники. Одновременно блистал в труппе замечательный певец и артист, баритон Л. Г. Яковлев, незаслуженно забытый ныне. Артист с большим сценическим темпераментом, выразительный певец, умевший добиться психологической сложности в исполняемых им партиях, Яковлев был, пожалуй, непревзойденным исполнителем одной из труднейших партий для баритона (к тому же считающейся неблагодарной) — партии Онегина, Валентина из «Фауста», графа Невера в «Гугенотах», Елецкого в «Пиковой даме».