Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

сердце / И бермуторно в мозгу!”» (С5Т-4-255); в «Песне солдата на часах» (1974): «Как бы в рог его ни гнули / Царские офицера..»687 (АР-12-116); в «Частушках Марьи» (1974): «Вот царь-батюшка загнул — / Чуть не до смерти пугнул!»; в послесловии к «.Дельфинам и психам» (1968): «Вы ведь, батенька, в психиатрической клинике, а не… (Ага, замешкался, скотина, трудно слова подбирать! <…>)…а не в Рио-де-Жанейро <…>…или, скажем, не в ООН! (Ого! Загнул! ООН!») (С5Т-5-46); в песне «Переворот в мозгах из края в край…» (1970): «Влез на трибуну, плакал и загнул: / “Рай, только рай — спасение для Ада!”»; в «Романе о девочках» (1977): «“Я, Саша, Тухачевского держал!” <…> Про Тухачевского, конечно, Максим Григорьевич загнул» /6; 195/; в «Лукоморье» (1967): «Как налево — так загнет анекдот»; в «Марафоне» (1971): «Ну вот, друг-гвинеец так и гнет»6™; в «Песне о вещем Олеге» (1967): «А вещий Олег свою линию гнул — / Да так, что никто и не пикнул»; и во «Вратаре» (1971): «Мяч в руках, с ума трибуны сходят, / Хоть и ловко он его загнул» (АР-17-68), «Гчусь, как ветка, от напора репортера» (АР-17-66). Однако чаще всего лирический герой и его единомышленники демонстрируют свою несгибаемость: «Как бы в рог его ни гнули, / Распрямится снова он» /4; 177/, «Сократили меня и согнули, / К пьедесталу прибив Ахиллес» (АР-5-132), «И хотя я фактически умер, / Я остался высоким, как прежде, / И не согнут, и скулы торчат»[2336] [2337] (АР-5-130), «Если рыщут за твоею / Непокорной головой…» /5; 12/, «Я больше не буду покорным, клянусь!» /2; 88/, «Я из повиновения вышел / За флажки — жажда жизни сильней!» /2; 130/.

В таком свете становятся понятно, как важно было Высоцкому самому не сломаться: «Сколько раз мы ссорились, орали до хрипоты, а он не уступал. “Володя, пойми, ты наживешь себе врагов, тебя не поймут и, в конце концов, заставят…”, - говорил я после одного сообщения об очередной стычке с сильными мира сего. “Нет, не заставят. Я этого делать не буду… ”»[2338] [2339], — и почему он так ценил духовную стойкость других людей. Вот, например, эпизод, произошедший в 1973 году: «Показывая мне у себя дома фотографию Солженицына в журнале “Пари матч”, Володя с расстановкой произнес: “Ну, его-то они никогда не сломают”. <.. > Тогда же, сразу после реплики о Солженицыне, я спросил у Володи напрямую: “Ну а в себе-то ты уверен, не сломаешься сам-то? Вдруг решат тебя приручить? Соблазн ведь велик”.

Володя отлично знал, какого ответа я от него жду. Он сказал так: “Никогда этого не будет. Через это я уже проходил. Как-то написал я стихи под ноябрьские праздники. Хотел видеть их напечатанными. Совсем плохи дела были тогда. Там и красные знамена были, и Ленин. Утром перечел — порвал и выбросил. Понял — это не для меня”»69*.

Этот же мотив «ломания» со стороны власти встречается в черновиках песни «Ошибка вышла»: «Ломают так и эдак нас. <.. > А он зверел, входил в экстаз» (АР-11-39). И об этом же Высоцкий говорил капитану теплохода «Аджария» Александру Назаренко: «Как-то, будучи на судне, Высоцкий обратил внимание на молодого парня, регулярно посещающего рулевую, штурманскую рубку. Я объяснил ему, что это сын партийного функционера ЦК КПСС высокого ранга, и мне было приказано оказать ему внимание. На это Володя сказал примерно следующее: “Эти дети в порядке наследования вскоре займут ответственные посты в правительстве и в партийных органах и будут влиять на межгосударственную и внутреннюю политику страны, от них будут зависеть наши с тобой судьбы, очень любопытно узнать, какие эти детки сейчас, захотят ли, смогут ли они хоть как-то изменить, ослабить этот страшный пресс, который мы все испытываем”»[2340].

А желание «не сломаться» присутствует также в «Студенческой песне» (1974): «Зато ничем нас после не согнешь[2341], / Зато нас на равнине не сломаешь.»; в посвящении к 15-летию Театра на Таганке (1979): «15 лет ломали — не сломали. / Дай бог теперь Таганке устоять» (АР-9-50); в «Памятнике» (1973): «И паденье меня не согнуло, / Не сломало, / И торчат мои острые скулы / Из металла» (АР-6-39); и в стихотворении «Я всё чаще думаю о судаях…» (1968): «Трубачи, валяйте, дуйте в трубы! / Я еще не сломлен и не сник», — которое, в свою очередь, напоминает черновик «Истории болезни»: «Мой доктор, я еще не в снах» (АР-11-56).

И к тем, кто сломался, у лирического героя нет снисхождения: «Когда я вижу сломанные крылья, / Нет жалости во мне, и неспроста» («Я не люблю», 1968), — хотя самого его ломали со страшной силой: «И, улыбаясь, мне ломали крылья. / Мой хрип порой похожим был на вой. /Ия немел от боли и бессилья, / И лишь шептал: “Спасибо, что живой!”» («Мой черный человек в костюме сером!..», 1979), «Ломали, как когда-то Галилея, / Предсказывали крах — прием не нов» («Мы из породы битых, но живучих…», 1977), «В Анадыре что надо мы намыли, / Нам там ломы ломали на горбу» («Летела жизнь», 1978). Процитируем еще посвящение братьям Вайнерам «Я не спел вам в кино, хоть хотел…» (1980): «Братья! Кто же вас сможет сломить!».

А метафорический образ сломанных крыльев из «Моего черного человека» встречается также в песне «Штормит весь вечер, и пока…» (1973): «Еще бы, взять такой разгон / И крылья обломать у цели!» /4; 310/; в рассказе «У моря» (1973): «И волны с белыми головами ломали себе кости на скалах и на камнях пляжа»; и в песне «Отпустите мне грехи мои тяжкие..»(1971): «Не ломайте руки мои белые!».

На скалах хотел себя «ломать» лирический герой также в стихотворении «Я не успел»: «Все мои скалы ветры гладко выбрили — / Я опоздал ломать себя на них», — и в «Студенческой песне»: «На дивногорских Каменных Столбах / Хребты себе ломаем и характер». Однако в песне «Штормит весь вечер, и пока…» речь идет не о добровольном, а о насильственном «ломании» — со стороны власти: «А ветер снова в гребни бьет / И гривы пенные ерошит. / Волна барьера не возьмет, / Ей кто-то ноги подсе-чет[2342]4 — / И рухнет взмыленная лошадь».

Но вернемся к стихотворению «Палач», действие в котором близится к развязке, и происходит единение героя с палачом: «Накричали речей / Мы за клан палачей, / Мы