Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Мы уже говорили о том, что цель палача из стихотворения Высоцкого состояла в том, чтобы его жертва была с ним заодно и сама жаждала казни. Однако большинство людей уже прониклось этой идеей — достаточно назвать «Заповедник» (1972) и «Балладу о манекенах (1973): «И уповаем мы — пища с одеждою! — / На человечность / На вашу с надеждою» /3; 464/ = «Грядет надежда всей страны — / Здоровый, крепкий манекен» /4; 141/; «Шубы не хочет пушнина носить, / Так и стремится в капкан и в загон. / Чтобы людей приодеть, утеплить, / Рвется из кожи вон» = «Наш главный лозунг и девиз — / Забота о манекенах» (эта ирония напоминает также «Охоту на кабанов» и стихотворение «Наши помехи — эпохе под стать…»: «Вы охотников носите на руках!», «Слава же собаколовам, качать!»).
Такую же «заботу» о своем палаче демонстрирует лирический герой: «Ах, прощенья прошу: / Важно знать палачу, / Что, когда я вишу, / Я ногами сучу».
В «Заповеднике» советский народ рвется из кожи вон, лишь бы облегчить властям их жизнь. Похожий прием был использован в одном из спектаклей Театра на Таганке, о чем рассказал Юрий 'Любимов: «…когда вначале 60-х годов я открывал свой театр, у меня не было желания делать его политическим. Мне просто нравились зонги Бертольда Брехта в пьесе “Добрый человек из Сезуана”: “Шагают бараны в ряд, / бьют барабаны, / Кожу на них дают / сами бараны”. И из-за этого вышел скандал, власти увидели в этих строчках намек на себя, поэтому приказали их вымарать, а я настаивал, чтобы они остались»[2346] [2347].
Более подробно о постановках этого спектакля с «Зонгом о баранах» и зонгом «Власть исходит от народа…» в Вахтанговском и Щукинском училищах (еще до Таганки) он написал в своих воспоминаниях: «Я перепугал всех, и первым я перепугал Юзовского — он был одним из переводчиков “Доброго человека…”. В свое время он был проработан сильно — как космополит: выгнан с работы… И очень образно об этом рассказывал: “Первым умер телефон”, - никто не звонил.
И тут он так испугался, что прижал меня в угол, весь бледный, трясется: “Вы ничего не понимаете, вы безумный человек, вы знаете, что с вами сделают, — вы даже не представляете! Если вы не уберете эти зонги, то хоть снимите мое имя с афиши, чтобы не было видно, что это мой перевод!…”. На меня это произвело очень сильное впечатление: человек старше меня, очень уважаемый — и такой страх. Так же был напуган властями и Шостакович — смертельно их боялся.
А Захава [ректор Щукинского театрального училища] был просто предельно расстроен. Он испугался, что это антисоветчина, что сейчас закроют училище» б99.
Примечательно, что в «Заповеднике» и в стихотворении «Мы — просто куклы…» (оба — 1972) егеря и манекены названы собратьями зверей и рядовых людей: «.Дорогие высшие / Существа! / Вам собратья <прежние> / Бьют челом» (АР-7-34) = «Встанем мы пред очи масс / Средь витринных платьев, — / Заглядитесь вы на нас, / Ваших же собратьев» /3; 466/. Точно так же и в «Гербарии» лирический герой назовет представителей власти («зоологов»), которые причислили его к насекомым: «Ко мне гурьбою движутся / Мои собраться прежние». А раньше они состояли в родстве, как, например, в «Песне автозавистника»: «А он мне теперь — не друг и не родственник»; в «Песне про правого инсайда»: «Ну а он — мой ровесник и однокорытник»; и в «Сказочной истории»: «Но узнал один ровесник: / “Это тот, который песни… / Пропустите, пусть идет!”».
Наблюдаются также параллели между «Заповедником» и «Историей болезни»: «И уповаем мы — / Пища с одеждою! — / На человечность / На вашу с надеждою» = «На Вишневского надеюсь, уповаю на Бурденку — / Подтвердят, что не душевно, а духовно я больной». Сравним еще в стихотворении «Вы учтите, я раньше был стоиком..» (1967), где лирический герой предстает перед судом: «И надеюсь я на справедливое / И скорейшее ваше решение». С такой же надеждой он обратится к суду в стихотворении «Я склонен думать, гражданин судья…» и в песне «Про второе “я”» (оба — 1969): «Так вот, товарищ гражданин судья, / Поймите: не заваривал я кашу» /2; 177/ = «Прошу понять: не я ломал витрину» (АР-4-140) (еще одна параллель: «И вы, товарищ гражданин судья…» = «Вы, прокурор, вы, гражданин судья…»). Да и позднее, в «Гербарии», лирический герой будет умолять представителей власти: «Поймите: я, двуногое, / Попало к насекомым!». А на их человечность он будет уповать и в стихотворении «Снова печь барахлит…», обращаясь к «всемогущему блондину»: «Я на жалось его да за совесть беру, / К человечности тоже взывая: / Мол, замерзну в пути, простужусь и умру, / И задавит меня грузовая». Но тот, разумеется, проигнорировал все его просьбы.
Вот еще несколько общих мотивов между «Заповедником» и «Историей болезни»: «Шубы не хочет пушнина носить, / Так и стремится в капкан и в загон. / Чтобы людей приодеть, утеплить, / Рвется из кожи вон» /3; 256/ = «Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!» /5; 386/; «Дорогие высшие / Существа!» /3; 462/ = «Дорогие' Я нормален» (АР-11-53), «Он — супермаг и голем» /5; 404/; «Вам лесные жители / Бьют челом» /3; 462/ = «Я к тазу лбом прижался» /5; 80/, «К паркету лбом прижался» (АР-11-40); «Мы идем решительно / НапроломХ» /3; 462/ — «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран» /5; 85/.
Не менее примечательно сходство «Заповедника» с «Балладой о маленьком человеке» (1973), которую мы разбирали совсем недавно, анализируя «Грустную песню о Ванечке»: «И уповаем мы — / Пища с одеждою!» = «Но у сильных в горле, словно устрица, / Вы скользите, маленькие люди!».
В обоих случаях констатируется печальная реальность: рядовые люди являются «пищей» для власти. В этом отношении представляет интерес набросок к «Балладе о маленьком человеке»: «Вас едят, как будто устрицы™, / Что не пищите вы» (АР-6135), — который явно
