Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

возможность окончить, а то всякое откладывание на учащихся вообще отзывается плохо, а на Андрее в особенности. Дорогая, благодарю за решение и желаю успеха».

Джаваира расшифровывает безошибочно: «Андрей» — сам Камо, «университет» — освобождение из тюрьмы, «денежная поддержка» — связи и деньги, нужные для побега.

В Тифлисе ничего успешного. Джаваира с благословения Кавказского бюро большевиков едет в Харьков. Видится с братом. Камо разочарован, обижен задержкой — «Андрей любит все скоро». В помощи более не нуждается. Сам, сам! По собственному превосходному плану стремится довести себя до состояния… покойника. Несколько раз в сутки пьет крутой настой махорки. Худеет, бледнеет. Когда окончательно достигнет нужного вида — это очень скоро, — он притворится умершим. Его выволокут в мертвецкую, а оттуда убежать легче лёгкого.

Не договаривает Камо чистого пустяка. Прежде чем снести умершего арестанта в мертвецкую, его для верности изо всех сил ударяют большим деревянным молотком по темени. Такую подробность Джаваира узнает от заведующего коробочной мастерской тюрьмы Вайна. Человек он на редкость любезный, сговорчивый. Трудно сказать, где кончаются добрые побуждения и дает себя чувствовать корысть. Так или иначе Вайн соглашается, если риск будет хорошо оплачен, способствовать побегу через его мастерскую.

Теперь Джаваире уговаривать, убеждать всегда трудно поддающегося Камо. Чтобы прекратил пить отравляющий настой, не так тщательно готовил себя в покойники. Довод решающий: «Ты всегда говорил, что наши жизни принадлежат революции…»

Джаваира возвращается в Тифлис, чтобы раздобыть деньги для Вайна. Обещает Камо сразу вернуться. Оба убеждены: время Андрею закончить свой университет. Силы на исходе. Пока что младшей сестре Арусяк после нескольких попыток удается узнать женевский адрес Миха Цхакая. Написать ему — давнее желание Камо.

«Дорогой и многоуважаемый друг товарищ Михо!

Во-первых, я извиняюсь, что Вас огорчил своим необычным арестом, но в этом я не виноват…[48], а во-вторых, простите, что я не писал Вам, хотя я этого очень желад и много, много хочу Вам сказать, но нет возможности. Я жив, здоров и очень бодр, только не достается свобода. И если выйду, думаю, что удачи будут, так как на воле есть старые преданные товарищи и мы вместе не будем знать неудачи. Кроме того, как я без них не могу делать дело, так и они без меня…

Пока до свидания, целую крепко. Вам преданный

Камо».

Многими усилиями деньги к концу лета 1916 года в Тифлисе собраны. Приобретен билет на пятое августа. За несколько часов до отхода поезда громкий, настойчивый стук в двери: «Вам телеграмма». Первая мысль: «Неужели Камо…» Джаваира торопится открыть. Жандармы, понятые. Обыск. Метехи… Почти в полном составе взят Кавказский центр большевиков, многие из актива. Чтобы никаких проявлений живой мысли в местности, объявленной на военном положении — в ближнем тылу огромного Кавказского фронта, протянувшегося от Южного (Персидского) Азербайджана до побережья Черного моря.

От Камо арест Джаваиры скрывают. Пишут — заболела воспалением легких. Тяжелая форма. Осложнения…

Житейская эта хитрость себя не оправдывает. В болезнь, длящуюся несколько месяцев, Камо не верит. На душе плохо. Как никогда, одиноко, горько.

«5 марта 1917 года. Здравствуйте, дорогие сестры! Вот что, дорогие: старый строй сменился новым. Но я ничего не ожидаю хорошего, так как люди, взявшие власть в свои руки, как мне кажется, неспособны что-нибудь сделать дельного… Дорогие! вы не переоценивайте момента и не волнуйтесь обо мне. Меня еще не выпустили, и я не знаю, выпустят ли, хотя всем известно, что все мои дела сделаны для революционных целей. Если, несмотря на все, меня не освободят, вы не хлопочите и не просите никого обо мне. Если они забудут меня, тем лучше для меня и тем хуже для них.

Только прошу, дорогая Джаваира, приехать ко мне возможно скорее, и если ты будешь обманывать меня обещаниями, как до сих пор, то имей в виду, что от меня более писем не получишь и я порву с вами всякие сношения. Хотя порвать мне очень трудно будет, но что же делать, когда тебя не уважают как личность и жалеют, как несчастного брата. Эта жалость для меня большое оскорбление. Я замечал ее и до сих пор, но терпел и думал, что свидимся и поговорим. Это до сих пор под разными предлогами тебе не удалось. Я жив, здоров и очень, очень бодр. А денег Андрей не получал и говорит, что и не следовало присылать, так как не было нужно».

Это в понедельник, пятого марта 1917 года. А во вторник шестого, в один и тот же утренний час произойдут два события. Одного, в сущности, плана. На свободу выйдет большевик Камо. Покинет опекаемый им край наместник Кавказа великий князь Николай Николаевич. Рушатся основы. Быть великому смятению…

24

«Шло собрание. Говорили, что Камо приехал и должен прийти. Вдруг в задних рядах возникло движение. Камо! Ему жали руки, целовали его. Когда он вошел в более светлое место, зааплодировали все — весь зал, президиум.

Камо был худ и бледен, голос был едва слышен. Его трудно было узнать даже мне, хорошо знакомой с ним не один год», — запись Ольги Вячеславовны Спандарян.

Близкий друг — Барон Бибинейшвили: «Физически Камо был почти сломлен. Иногда посреди беседы он застывал с недоговоренным словом на губах и с невыразимой скорбью смотрел куда-то вдаль. Особенно изнуряла его тяжелая болезнь желудка. Давал о себе знать настой махорки, который он пил в харьковской тюрьме».

И собственное признание: «Однажды, идя по мосту через Куру, я замедлил шаги. Снова возникла соблазнительная мысль: один прыжок вниз — и все кончено. До того слабым, больным и ни к чему не годным я чувствовал себя».

В один из майских дней Камо садится в поезд Тифлис — Петроград. Багаж необременительный. Несколько баночек с ореховым вареньем, миндаль, душистые травки. В старом доме на Широкой улице, приглушив голос, скажет Надежде Константиновне: «Пожалуйста, возьми. Тетка велела передать».

После встречи в Париже пять с половиной лет, далеко не каждому посильных. Множество событий, круто изменивших судьбу России: возрождение революционной большевистской партии, мировая война, низвержение царя… Камо жадно расспрашивает. Разговор перебрасывается с одного на другое. Владимир Ильич время от времени короткими репликами возвращает к самому существенному.

Ленин улавливает новое, раньше Камо абсолютно несвойственное — неуверенность в себе, сомнение, на каком поприще он может быть полезен в новых условиях. Ильич осторожно, возможно мягче втолковывает: надо восстановить силы,