Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В одном из ранних писем — ноябрь тринадцатого года — неожиданное обращение к Джаваире, должно быть, в продолжение каких-то своих раздумий: «Больше же всего прошу тебя вести жизнь честную и нравственную, не увлекаться минутными наслаждениями, так как человека ничто так не разрушает и физически и морально, как безнравственность. Чтобы ты не подумала, что я проповедую аскетизм, я приведу примеры светских людей: Огюста Бланки, М. Бакунина, Н. Морозова и т. д. — все они томились по двадцать, тридцать лет в мучениях, но опять-таки благодаря своей воздержанности и нравственности они перенесли все и жили еще долгое время с юношеской бодростью и энтузиазмом».
Дозволенная семейная переписка — малые радости вперемежку с тревогами, опасениями; приветы, поклоны. Так до самого девятьсот пятнадцатого года. До письма совершенно особого, доставленного Джаваире отнюдь не тюремным ведомством.
Листок без подписи, почерк едва-едва похож. Вполне достаточно нескольких строк, чтобы никаких сомнений — Камо есть Камо.
В автобиографии Джаваиры: «После получения письма от Камо, в котором был изложен план освобождения его во время перевода из Тифлиса в Харьковскую каторжную тюрьму, мне поручил Тифлисский подпольный комитет выехать в Баку. Этап задерживался в Баку только два дня, времени для подготовки к побегу было очень мало».
Как назло, в эту мартовскую ночь в Баку неистовствует холодный, насквозь пронизывающий ветер. Тысячи остреньких гвоздиков-льдинок в лицо. Промерзшие улицы безлюдны. А Джаваире шагать двенадцать верст до нефтепромыслового поселка Балаханы. Там среди хаоса нефтяных вышек отыскать прижавшуюся к земле, наскоро сложенную из рыжеватых и серых неотесанных камней рабочую казарму. Ту, в которой снимает закуток учительница Нушик Заварян. Своя, тифлисская, она давно связана с большевистским подпольем, отсидела в Метехах, лишена свидетельства о благонадежности. В Баку кое-как перебивается частными уроками, в этот вечер, усталая, разбитая, она вернулась домой совсем незадолго до того, как кто-то нервно забарабанил в окно. Выскочила, ахнула.
«Вай ме, Джаваира! Почему ты здесь?»
Уговоры отдохнуть, согреться, категорически отвергаются. Нельзя, некогда. «Камо везут в Харьков, в тяжелую тюрьму… Надо освобождать!»
Далеко за полночь, по оценке Нушик — скорее на рассвете, «мы вдвоем явились к Степану Шаумяну, разбудили его и посвятили в план Камо. Товарищ Степан выслушал нас спокойно, оделся и отправился сейчас же добывать деньги — своих не было совершенно. Ему удалось достать сорок рублей. Он поручил нам исполнить все в точности и не сомневаться в успехе начатого дела. Объяснил и где найти Бесо Геленидзе, участника одной из боевых дружин Камо.
Бесо сразу предложил свою помощь. Тут же распределили обязанности. Мы с Джаваирой на квартире доктора Елизаветы Сарумовой пекли пирожки с вареньем, с мясом, одинаково щедро начиненные снотворным порошком (порошок раздобыла у знакомых врачей Сарумова), Бесо приобрел костюм, белье, ботинки, пальто, шляпу — все, что необходимо для человека, сбросившего серый арестантский халат. Хуже с поисками тонких маленьких пилок — без них от кандалов не избавиться. Кто отказывает, кто говорит: «Приходи завтра», «Через два дня…» Кое-как добыта одна-единственная пилка. Ее мы запекаем в домашний хлеб. А в коробок спичек вкладываем несколько рублей и аккуратно оклеиваем акцизной бандеролью.
Втроем отправляемся на вокзал. Перрон оцеплен жандармами, переполнен шпиками. Все из-за Камо. Я обхожу кассы. Безнадежно — ни одного билета. Все наши просьбы к кассирам и публике уступить один билет для несчастной, потерявшей мать и сейчас не имеющей возможности попасть на похороны тщетны. Сочувствие выражают многие. Но всем необходимо ехать, билет никто не отдает.
Время уходит. Уже ведут заключенных. Камо шагает легко, бодро. Позванивают цепи от тщательно, до блеска начищенных кандалов. Конвойные солдаты всеми силами пытаются оттеснить публику. Это им не очень удается. Кавказцы — народ горячий, энергичный, главное, небоязливый. Я бросаю в Камо цветы, привлекаю внимание. Джаваира тем временем прорывается, сует брату сверток с хлебом и пятьюдесятью пирожками.
Билета по-прежнему нет. Медный станционный колокол отбивает три удара. Свистит обер-кондуктор. Мы впихиваем насильно — с боем и плачем — Бесо в вагон, соседний с арестантским. Кондуктор пытается вытолкнуть его обратно. Поезд скрывается из глаз. Проходит неделя, на исходе вторая. Никаких известий».
Бесо делает все, чтобы как можно дольше отсутствовать. Слишком тяжко на душе. Невыносимо прийти сказать: «Удача отвернулась от нашего Камо. Совсем отвернулась самым обидным образом». Верно, очень смахивает на вмешательство злого рока из трагедии Софокла, неумолимо сводящего на нет, перечеркивающего усилия героя в момент, когда цель совсем-совсем близка.
Конвойные, отдав должное пирожкам, безмятежно спят. Камо отправляется в уборную. Без затруднений перепиливает кандалы на одной ноге, принимается освобождать другую. Треск. Единственная пилка переломилась! Все. Конец… В кандалах не спрыгнешь на ходу, не сойдешь чинно на остановке. Кое-как объяснив Бесо, стоявшему на площадке между вагонами, что произошло, Камо плетется к своим сладко спящим конвоирам. Они не скоро пробудятся. Полная возможность без помех, без окриков прижаться лбом к холодному железу оконной решетки. Думать, думать…
Уходит ночь. Отдаляются горы. Сменяется караул. В арестантском вагоне никаких происшествий. Отменный порядок. В назначенный срок государственный преступник Семен Тер-Петросов будет доставлен в губернский город Харьков. Водворен в камеру номер пятнадцать второго отделения главного корпуса каторжной тюрьмы.
Подробностей никто никогда не узнает. Лишь то, что однажды услышит от Камо Софья Васильевна Медведева:
«Режим был ужасный. Что ни день, разыгрывались омерзительные сцены, свидетельствовавшие о свирепости нравов и духовном убожестве каторги… Постоянно приходилось опасаться начальства, ибо на всякое столь обычное при каторжном режиме оскорбление непременно ответил бы смертельным ударом, в ответ на который также получил бы пулю или веревку… Чтобы избегнуть столкновения с начальством из-за неснимания перед ним шапки и не поступиться в то же время своим самолюбием, выходил на прогулки всегда, даже в большие морозы, с непокрытой головой».
Тревожит Камо — все больше, серьезнее — судьба некоего Андрея, жаждущего окончить университет с помощью Джаваиры. Действительно, готова ли она оказать всемерную денежную поддержку? В письме от пятого июля пятнадцатого года: «Я особенно просил бы вас постараться устроить дела Андрея как можно скорее, так как он любит все скоро или же начинает печалиться. Итак, чем скорее сдаст государственные экзамены и заработает денег».
Полгода спустя: «Получил, дорогая Джаваира, твое письмо и очень, очень рад твоему решению, что ты хочешь на свой счет дать возможность окончить университет. А что касается времени, то три или четыре месяца не очень много. Но только прошу, чтобы именно через четыре месяца была дана
